Искупление

      В салоне такси бизнес-класса играла приятная классическая музыка. Правда, Кирилла она быстро заебала, и он попросил включить что-нибудь повеселее, однако всё равно в итоге воткнул в уши эирподсы, а Лёше ничего не оставалось, как ехать под хит-парад «европы плюс». Он, конечно, не имел ничего против поп-музыки, и всё же под радио «Эрмитаж» сидеть как-то приятнее. А дорога от аэропорта до дома была не близкой. Макаров ещё раз обшарил свои карманы, но наушников так и не нашёл — видимо, когда они в спешке собирали чемоданы, он оставил их в номере. — Потерял что-то? — спросил Гречкин, заметив поникший взгляд парня. — Наушники. — Вы можете подключиться к блютузу машины, — вмешался в диалог водитель. — Не надо, выключите музыку совсем. — сказал Кирилл, вытаскивая из уха один наушник и протягивая его Лёше.       Макаров неуверенно взял эирподс и с подозрением посмотрел на Гречкина, ибо явно ожидал услышать там что-то вроде Моргенштерна, но был приятно удивлен, услышав песню совершенно другого жанра. — Это кто? — поинтересовался он у Кирилла. — Оливер Три, — ответил тот, явно довольный тем, что удивил Лёшу выбором композиции.       Конечно, в плейлисте Гречкина был и моргенштерн, и иже с ним, но он прекрасно понимал, что сейчас это совершенно не подходит под атмосферу.       Макаров стал вслушиваться в текст. Благо, в школе с английским у него проблем не было, и на аудированиях он прекрасно справлялся с переводом речи. I'm sorry if I hurt you Прости, если я причинил тебе боль, I'm sorry if it got that bad Прости, если всё так плохо, I'm sorry I can't help you Прости, что я не могу помочь, Somebody should've had your back Кто-то должен был тебя поддержать.       Может, это было всего лишь совпадением, что Кирилл включил именно эту песню (да и сколько песен с подобным смыслом?), но что-то внутри Лёши ёкнуло, отдавая лёгкой дрожью в руки. Он посмотрел на сидящего подле Гречкина — тот был расслаблен, смотрел на дорогу за окном и кивал головой в такт песне. Видимо, Макарову просто показалось.       Песня заканчивается, и Кирилл берёт телефон, чтобы включить следующую. И её Лёша уже узнает. Где-то он её точно слышал. Запомнил, потому что называется «веснушки». Ну, это уж точно не просто случайность? Макаров смотрит на Гречкина и не может сдержать лёгкую улыбку — тот приоткрывает губы, бесшумно подпевая словам: Почерком резким Я рисую между точек отрезки, От пяток до макушки Так соединяются в созвездия веснушки.       Гречкин замечает на себе взгляд, но ни капли не смущается и подпевает уже в полголоса, наклоняясь к Лёше: — Так соединяются веснушки. Все в белом инее топя, Соединяются В созвездие по имени тебя.       Макаров отмахивается от него, ловя многозначительный взгляд таксиста в зеркало заднего вида и неловко отводит взгляд. Кирилл усмехается и достаёт пачку сигарет, открывая окно. Порыв промозглого ветра ерошит Лёшины волосы и заставляет его поёжиться. Он смотрит, как Гречкин подкуривает сигарету и, чувствуя запах жжённого табака, ловит себя на мысли, что сейчас сам бы покурил — последние дни были уж слишком нервными, но в салоне такси Лёша курить не станет из банального уважения.       Кирилл затягивается и выдыхает горький дым в открытое окно. Песня сменяется уже без его участия, и она Лёше нравится гораздо меньше предыдущих. Ему захотелось послушать кое-что другое. — Можно я свое включу? — спрашивает он. — Валяй, — пожимает плечами Гречкин, протягивая Лёше свой телефон.       Макаров вводит в поиске «Gotye - Hearts A Mess» и ещё пару секунд сомневается, понравится ли такое Кириллу, но всё же включает. — Приятная мелодия. — задумчиво произносит Кирилл, провожая взглядом улетающий дым. — Ага, — кивает Лёша. Его ладони от чего-то потеют, и он откладывает телефон в сторону. Pick apart Разорви The pieces of your heart Свое сердце на кусочки And let me peer inside И позволь мне заглянуть внутрь. Let me in Впусти меня, Where only your thoughts have been Где только твои мысли, Let me occupy your mind Позволь мне занять твой разум As you do mine Так же, как ты занимаешь мой.       Гречкин поворачивается к Лёше, смотря очень пристально, словно в самую душу, в самую её глубину. В его голову закрадываются подозрения, что эту песню Макаров тоже выбрал совсем не случайно. И тот, как бы подтверждая догадку Кирилла, смотрит на него таким же пронзительным взглядом, прикусив нижнюю губу. Сейчас им совершенно не нужны слова, чтобы понять друг друга. Вместо слов — музыка. И какая-то особая связь, момент появления которой они оба прогадали. Кирилл нервно сглотнул и затянулся сигаретой, не прерывая зрительного контакта. Этот мальчик и его чистые, как весенний ручей, глаза, творили с ним невероятные метаморфозы на всех уровнях. You have lost Ты утратила Too much love Слишком много любви To fear, doubt and distrust На страх, сомнение и недоверие. (It's not enough) (Этого недостаточно) You just threw away the key Ты просто выбросила ключ To your heart От своего сердца.       Дотлевшая сигарета оставила ожог на пальце, заставив Кирилла вздрогнуть и выкинуть бычок в окно. Внезапно он почувствовал себя словно голым. Совершенно обнажённым и незащищённым. Стало даже как-то не по себе, что слова песни так коррелировались с его ощущениями и недавними мыслями. Либо Лёша его видит насквозь, либо просто совпадение, на что Гречкин очень хотел надеяться.       Кирилл накрыл своей рукой Лёшину, слегка сжимая его вспотевшую ладонь. Музыка продолжала играть, окутывая своей мелодией. Оба вновь смотрят друг другу в глаза, пропустив момент, когда их лица оказались на опасно близком расстоянии. Your heart's a mess В твоем сердце беспорядок. You won't admit to it Ты не признаешься в этом. It makes no sense Это бессмысленно, But I'm desperate to connect Но я отчаялся наладить с тобой связь, And you… you can't live like this А ты… ты не можешь так жить.       «Беспорядок не только в сердце, но и в голове», — думает Лёша, откидываясь назад, ибо ещё пары секунд таких «гляделок» он бы не выдержал, да и Гречкин тоже, а целоваться на глазах у водителя совершенно не хотелось. Им нужно быть осторожнее. Ведь это не Москва, где они безликие и никому неинтересные прохожие в толпе. В Питере, который на порядок меньше столицы, знали и Гречкина, и, благодаря дотошным журналистам, ещё и Лёшу. И пусть водитель не снимает их недвусмысленные взгляды и касания на камеру, однако, слушок пустить всё равно может. Вот только понимает это, по всей видимости, только Макаров, ибо рука Кирилла перемещается с его руки на его колено, медленно поглаживая вдоль бедра.       Нет, бесспорно, это было приятно и практически сносило Лёше крышу, а сердце разрывало грудную клетку от ритмичного стука, но он всё же убирает руку Кирилла и отдаёт наушник. — Ты чего? — хмурит брови Гречкин, беря в руки эирподс. — Голова разболелась, хочу в тишине посидеть. — Лёша прикрыл глаза и потёр переносицу.       Не болела у него голова. Ничего у него не болело, всё было ровно наоборот — так хорошо ему давно не было. Поэтому если они продолжат включать друг другу песни с намёками, сдерживать себя от поцелуев или касаний будет крайне сложно.       У Лёши вдруг сложилось впечатление, будто он всё это время сидел на вершине аттракциона в старой вагонетке без ремня безопасности и вот, она, наконец, покатилась вниз. И какие повороты и мёртвые петли на этих горках его ожидают дальше — он может только догадываться. Страшно. И хорошо. Очень хорошо.

***

      Такси подвезло парней к воротам особняка и Кирилл, надеявшийся на спокойное завершение дня, громко выругался, приметив припаркованную машину отца. Он хотел отложить разговор о прошедшей встрече как можно дальше. Но когда Всеволоду было не посрать, что Кирилл там хотел? — Ты чего? — спросил Макаров, заметив, как Гречкин взъелся. — Батёк с визитом приехал, — кивнул тот на машину.       Оплатив поездку, они вышли из такси и направились к входу. У Лёши скрутило живот от дурного предчувствия. Он знал, что Всеволод явно не чист и промышляет незаконными делами, но то, что случилось на днях с Кириллом — выходило за все рамки. Макаров мог только предположить, каким на самом деле человеком является Гречкин-старший.       Кирилл не спешил подниматься в дом. Он остановился перед лестницей и закурил, чтобы немного успокоить нервы. — Всё настолько плохо? — Лёша явно беспокоился из-за всей этой ситуации. — Вряд ли он мне приехал сказку на ночь прочесть, — съязвил Гречкин, выдыхая клуб густого дыма. — Я облажался. Да ещё и тебя втянул в это. — Он же не знает, что я тебя оттуда вытаскивал, так что можно сделать вид, что я ничего не знаю. — Да, можно. Это мы и сделаем. Так что по легенде ты будешь думать, что меня избили в клубе. — Гречкин задумчиво потёр подбородок, смотря в окно отцовского кабинета, освещаемого камином, зажигавшимся в последний раз бог знает сколько лет назад. — Но, возможно, дело не только в этом. — В чём ещё? — приподнял бровь Лёша. — В Лизе? — В вас обоих, — вздохнул Кирилл, стряхивая пепел. — Лето кончается.       Гречкину не нужно было продолжать фразу, чтобы Лёша всё понял. Временная опека подходила к концу, ведь Лиза уже почти восстановилась. Скоро им придётся покинуть ещё недавно так ненавистный Лёше особняк. И Гречкин-старший наверняка очень постарается для того, чтобы оборвать с Макаровыми все связи и забыть эти игры в дочки-матери, как неприятный сон. Вот только для Гречкина-младшего, впрочем, как и для Макаровых, это было наихудшим вариантом. — Ладно, чем быстрее я это начну, тем быстрее это закончится, — Кирилл тушит сигарету о белоснежные перила и кидает бычок на газон, игнорируя возмущенный взгляд Лёши. — пойдём.       В прихожей их встретила обеспокоенная Татьяна, подтёкшая тушь и покрасневшие глаза которой сразу выдавали её недавние слёзы. Видимо, Всеволод был не в духе и сорвался на попавшую под горячую руку женщину. — Ой, мальчики, — вздохнула она, складывая руки у груди. — Вы так быстро вернулись… — Татьяна явно нервничала, что было слышно по легкой дрожи голоса. — В больницу не заезжали? — Так приём же закончился, — выгнул бровь Гречкин, скидывая с ног кроссовки и проходя в гостиную. — Ах, ну да… Лёша, ты с Лизонькой связался? Как она? — В порядке, вроде бы. С ней па-, кхм, отец сидит. — Макаров зажмурился от какой-то неловкости, произнося эту фразу. Было очень непривычно от того, что у него снова есть отец. — Ну, это хорошо, хорошо… — закивала женщина, проходя за ними вслед в гостиную. — Кирилл, тебя, кстати, отец хотел видеть.       Но ему это говорить было необязательно, он и сам всё понял, а потому уже стоял перед дверьми отцовского кабинета, немного колеблясь. Перед тем, как их открыть, он решил сначала постучать. — Входи, — голос отца звучал холодно и строго. Впрочем, так было всегда. Однако, сейчас, помимо этого, в нём был слышен едва скрываемый гнев.       Кирилл набрал воздуха в лёгкие и вошёл в кабинет. Здесь ничего не изменилось, подумал он, осматривая комнату. Разве что кресла были накрыты белой простыней, чтобы дорогая обивка не собирала в себе пыль. Для чего они тогда вообще здесь были – неясно. Отец сюда не приезжал с похорон матери. Оно и понятно, все стены были увешаны их семейными фото.       Всеволод сидел спиной к выходу, на одном из двух кресел, с которого он снял простынь. Второе же кресло было всё ещё накрыто, что Кирилл интерпретировал как то, что отец не собирается его приглашать присесть для душевного разговора под треск огня. Поэтому парень остался стоять у двери, осматриваясь вокруг и ожидая, пока Всеволод прервёт молчание. И долго ждать ему не пришлось: — Ну, рассказывай, — мужчина повернул к нему голову и свёл брови к переносице, осматривая избитого Кирилла. — Что рассказывать-то? Анекдот? — закатывает тот глаза, вымученно вздыхая. — Ты мне дурака не валяй, — процедил Всеволод, беря с журнального столика бутылку виски и наливая его себе в стакан. — Какого хрена произошло на встрече с Алиевым? Ты выставил меня полным идиотом!       Кирилл в недоумении вздернул брови. Вот уж здрасьте, приехали. Какого чёрта он опять что-то сделал не так? Отец же сам ему говорил, что в этот раз можно не церемониться, ибо Алиев уже у них в печенках сидит. — В каком месте? — спросил парень. — Во всех местах, до которых смог добраться, — выплёвывает мужчина, осушая стакан с алкоголем. — я просил тебя быть наглее, но не полным же ублюдком! То, что я предположил, что Алиев поменял цифры при последней проверке, не означало, что так оно и было. Поэтому я просил тебя просто договориться о компромиссе, а не рвать связь с концами! — Всеволод сжимает стакан с такой силой, что тот вот-вот треснет. — Я не понимаю, в чём проблема. Нам же больше не придется работать с этой пиявкой, почему опять я крайний? Во всей этой ситуации по ебалу получил только я, вообще-то, а ещё какого-то хрена и виноват. — Кирилл закипал от негодования. В его голову, конечно, с детства вдалбливали, что мир несправедлив, но чтобы настолько? Чтобы родной отец мешал его с грязью просто ни за что? — И по делу получил, — скалится Всеволод. — да, с этой «пиявкой» нам работать больше не придётся. А вместе с этой пиявкой от нас отвернулось ещё несколько посредников. Мы потеряли каналы связи с очень нужными нам людьми. И всё из-за твоего невежества! Это же надо додуматься, так разговаривать с человеком, который в этом бизнесе ещё с тех пор, как ты пешком под стол ходил. — А я смотрю ты прям много деталей знаешь. Не те ли самые крысы, которых ты нанял мне в охрану, тебе всё так точно пересказали? И которые и пальцем не пошевелили, когда меня травили! — в язвительной манере высказался Кирилл, потеряв всякое терпение. Он думал, что это как-то уколет совесть отца, но наивно со стороны парня было предполагать, что она у него имелась.       Всеволод выдержал небольшую паузу, явно напрягшись от слов сына. Ему и вправду не было совестно, и оправдываться он не собирался. — Знаешь, — наконец произнёс мужчина. — сколько бы я не пытаюсь, у меня не получается вырастить из тебя нормального человека. Сколько сил и денег было в тебя вложено, а всё как в чёрную дыру безвозвратно улетело. Я понятия не имею, как тебе можно поручить что-то серьёзнее, чем, чем... Даже не могу придумать, что тебе вообще можно доверить! — О-о-о, — протянул Кирилл, растягивая губы в усмешке. — моя любимая песня: «посмотрите, какой хуёвый у меня сын»! А главное ты, папа, совершенно не причём, так? — парню совершенно сорвало тормоза, и останавливаться он не собирался. Ему это всё уже так надоело, что молчать было больше невозможно. — Силы и деньги в меня вложил? Молодец, пап. Внимание и заботу ещё забыл добавить. Ну, знаешь, для полной картины идеального родителя. Мама бы гордилась тобой. — Заткнись! — Всеволод ударил кулаком по столу, заставив Гречкина-младшего вздрогнуть. — Я тебе вообще ничего не должен, щенок, но, тем не менее, ты сыт и одет. Живёшь и ни в чём себе не отказываешь. — Не должен? Мне щас типа тебя поблагодарить надо, что ты меня на улицу не вышвырнул, когда мне восемнадцать стукнуло? Спасибо, блять. А то обычно же так со своими детьми и поступают. — А ты, я смотрю, лучше меня про воспитание знаешь? Уже сам себя родителем почувствовал с этими детдомовцами? — Всеволод гадко смеётся, подливая алкоголя себе в стакан. — Я думал, общаясь с ними, начнёшь, наконец, ценить то, что имеешь.       Кирилл усмехается и мотает головой от комичности ситуации. Вышло ведь всё как раз наоборот. Каким-то образом Макаров открыл ему глаза на то, что жизнь Кирилла была полным дерьмом в красивом фантике. Что есть отец, что его нет — всё равно. Он его бросил. И это была правда, которую Кирилл пытался так долго игнорировать. Пытался закрыть глаза на то, что отец просто откупался от сына за то, что оставил его. И вот же какая ирония — момент осознания, что с него уже хватит, пришёл только сейчас, когда Всеволод упомянул Макаровых. Кирилл вспомнил встречу с их отцом. Когда он думал, что тому явно нужны деньги, а не собственные дети. Потому что для Кирилла картина мира совсем другая, где родительская любовь существует только пока ты совсем ребенок, а дальше это непонятное бремя родства. Но тогда… Тогда Виктор, отец Лизы и Лёши, сказал: — Мне тебя искренне жаль, если ты думаешь, что деньги могут заменить родных детей — мужчина нахмурился и отвёл взгляд на качающееся за окном дерево. — можешь думать обо мне, что хочешь, ибо всё равно я о себе думаю в сто раз хуже, но каким бы гадом в их глазах я ни был, я хочу всё исправить.       На эти слова Гречкин лишь с недоверием фыркнул, всем видом показывая, что его эта речь совсем не впечатлила. Для него эти слова казались напускным пафосом, ибо доверчивые сиротки с доступом к большим деньгам могут отсыпать своему вдруг объявившемуся папочке гораздо больше, чем недоверчивый Кирилл.       По крайней мере, так Гречкин думал раньше. Сейчас же он понимал, что Виктор, хоть и поступил по отношению к своим детям совершенно по-скотски из-за своей трусости — всё же смог осознать свою ошибку и встал на путь искупления, потому что, наверное, там есть любовь… или хотя бы малая её часть. — Знаешь, — наконец произнес Кирилл, сжимая кулаки. — меня уже заебало, что ты каждый раз меня с грязью мешаешь что бы я ни делал. — у него всё кипело и бурлило внутри от глубокой обиды. — Говоришь, что я должен ценить то, что имею? А какого хрена ты не можешь ценить меня? Блять, ну, вот такой вот я, лучше уже не будет. Заново не рожусь. Или тебе глаза режет, что ты во мне себя видишь, а? Твои гены наложились на весьма хуёвое воспитание, а точнее на его отсутствие, вот и вышло, что вышло, хули.       Всеволод резко подорвался с кресла, отшвыривая от себя стакан с подтаявшим в нем льдом. Тот влетел прямо в рамку с фотографией, разбившись, отчего та полетела на пол вместе с осколками. — Закрой рот! — нечеловеческим голосом взревел мужчина. Он повернулся к Кириллу, и того аж передернуло от искажённого от ярости лица отца. — Нихрена в тебе моего нет. Ты – паразит. И я, вместо того чтобы вывести тебя к хренам собачьим, кормлю и даю крышу над головой.       Ногти Кирилла впились в ладони с такой силой, что едва ли не раздирали их в кровь. Охвативший его гнев шептал на ухо, словно дьявол, искушающий на грех, но нет, он сдержится. По крайней мере, от ошибочных действий. А вот от слов – вряд ли. — Напомню, что этот паразит не просил его рожать. — цедит парень, смотря отцу прямо в глаза. — Я тоже не просил рожать этого паразита. Как знал, что до конца своих дней буду за ним дерьмо подтирать. Я бы очень хотел, чтобы ты не рождался.       И, наверное, Кирилл слышал от отца вещи похуже, но почему-то эти слова, конкретно сейчас, сковырнули какую-то давно ноющую рану. Гречкин всегда пытался переубедить себя, что отец просто так же, как и он, был сильно травмирован, что смерть их самого близкого человека просто заставила закрыться от всего мира. Закрыться друг от друга. Ведь раньше… ведь раньше всё было не так, когда мама была жива. И можно было бы списать это на эмоции, оправдать, что он вовсе не это имел ввиду… Но Кирилл знал, что это правда. Знал, что в этом вся проблема — он был не нужен с самого начала. — Поэтому отправил меня к тому ублюдку? Знал, что они со мной сделают? — Кирилл поджал губы, не сводя влажных глаз с отца.       Мужчина, на удивление, оторопел от этих слов. Он будто только что заметил синяки и ссадины на лице сына, бегая по ним каким-то растерянным взглядом, но сочувствия или хотя бы жалости в нём не читалось. — Не мели чепухи, — глухо произнёс Всеволод. — моя вина лишь в том, что я доверил тебе эти переговоры.       Кирилл устало помотал головой — они опять вернулись к тому, с чего начали. И так было всегда. Никто никого не хотел слушать и слышать. Отец всегда прав, а Кирилл всегда виноват. И почему-то сейчас на душе остался не просто неприятный осадок, а нормальная такая куча отвращения. Лучше бы, конечно, вместо неё была привычная ему пустота. Так хотя бы не больно. — Ты закончил? — произнёс парень, силясь держать голос ровным и не выдать то, как его выворачивает наизнанку. — Или по второму кругу повторишь, какое я ничтожество? — Да тебе хоть по девятому – толку ноль. — Всеволод ослабляет галстук на своей шее, тяжело вздыхая. Каждый разговор с сыном давался ему нелегко. Каждый раз он переступал через себя, и всё равно эта затея кончалась провалом. Как и сейчас. Ну, не может он с ним по-другому. Как бы не пытался — не отпускают эти ядовитые воспоминания, пробегающие кадрами в моменты бесед с Кириллом. А тот только вечно всё усугубляет. — Я по девятому и так каждый день хожу, — язвит парень, пряча кулаки в карманы и отводя взгляд на стену, увешанную семейными фотографиями.       На этих снимках будто чужие, незнакомые Кириллу люди. Потому что счастливые, искренне улыбающиеся друг другу, искренне любящие. Всеволод прослеживает за взглядом парня, но наткнувшись на фото, тут же отворачивается, как от палящего лицо жара огня. — Поэтому ты свалил? — Кирилл задает этот вопрос, зная ответ заранее. — Потому что все напоминает о ней? — парень кивает на фотографию, висящую в центре.       Его мать осталась в памяти такой же, как на этом портрете — красивая, яркая, нежная и можно было бы накинуть ещё кучу эпитетов, которые он только знал. И всё равно эти слова не опишут эту женщину такой, какой она была в глазах парня. Какой она осталась в его воспоминаниях, какой она приходила ему во снах… — Ты свалил. А я вот нет. Остался здесь, где всё напоминает о ней. — произносит Кирилл едва слышно, всматриваясь в до боли любимые черты лица на фотографии. — Один. — Ты снова эту шарманку завёл? — хмурится мужчина, делая вид, что его уже совершенно не трогает эта тема. Но нет. Трогает. Задевает. Злит. — У меня были свои причины. — Ага, знаю… — цыкает парень, вспоминая кучу оправданий и отмазок отца, которыми он кормил сына в те времена. — Ты уже не ребёнок, а я все сопли твои подтираю. И на сегодня с меня хватит. — Всеволод отталкивает парня в сторону и выходит из кабинета, хлопая за собой тяжёлой дверью.       Кирилл смотрит на угасающие в камине языки пламени и вслушивается в треск тлеющей древесины. Мысль одна за другой выжирают его мозги, как голодные зомбаки из фильмов ужасов. И парню был известен лишь один способ отвлечься. Он подошёл к журнальному столику, на котором стояла недопитая бутылка виски и сделал такой большой глоток, какой только мог. Алкоголь давно перестал его отвращать так, чтобы морщиться и кривиться от горького вкуса. Наоборот, Кирилл находил какое-то удовольствие в том, насколько ему неприятно пить. Как бы парадоксально это не звучало.       За первым глотком пошёл и второй. Легче ещё не становилось, но Кирилл знал, что обязательно станет. Всегда так было, всегда помогало. Алкоголь хороший слушатель и для того, чтобы ему высказаться, даже не приходится говорить.       Кирилл садится на ковёр перед камином, облокачиваясь на кресло. Он запрокидывает на него голову и всматривается в украшенный лепниной высокий потолок. На нём танцуют тени от огня. Кирилл вздыхает и вытягивает ноги. Голова идёт кругом. Не без труда он поворачивает её в сторону, вновь рассматривая фотографии на стене. Его взгляд цепляется за ту, где он стоит весь раскрасневшийся и распухший от слез, а мама нежно обнимает его за плечи. Кирилл помнит, что это было в тот день, когда они все вместе поехали кататься на лошадях, и одна скинула его с себя. Стыдно признаться, но плакал он, «как девчонка» — по словам отца. В детстве он вообще был довольно капризным и плаксивым, но тогда это было позволительно, ведь всегда был тот, кто сможет утешить.       Из тёплых воспоминаний его вырывает робкий стук в дверь. Она приоткрывается, и из-за неё аккуратно выглядывает Лёша.