разделите спичку на троих

В первый день жить невыносимо, а потом все налаживается. В первый день тебя будто жгут изнутри, хотят достать потроха, и их тоже сжечь. Как Макса сжечь, честное слово. А на второй все налаживается, потому что, сто раз возвращался, чтобы ему в сто первый не вернуться. А на седьмой так вообще все еще лучше, потому что Макс прилетает. Шустовы друг без друга не могут, как птички-неразлучники, поэтому каждый раз кружатся на взлетной полосе и долго-долго обнимаются. И зачем было беспокоиться в первый день? Все же хорошо кончилось, вот смотри, обнимает тебя, целует, волосы гладит, и ты тоже гладишь, целуешь и обнимаешь, и вы оба обещаете больше никогда не расставаться, потому что не можете друг без друга. А потом все по кругу, снова жжет изнутри, снова успокаиваешься и снова обещаешь не отпускать. А потом отпускаешь, ведь он там нужнее, да и вообще, сто раз возвращался, чтоб ему в сто первый не вернуться, правильно? Правильно. Но в первый день все равно сложно. Потому что он может не вернуться с этот чертовый сто первый раз, чтобы тебе не говорили. Вообще, Лиза плохо помнит эти два дня. Мозг стер их как страшный сон, как символ Макса, который будущей Лизе отравлял жизнь. Помнит то, как вечером с Катей играли. Катя в такие вечера всегда веселее обычного, пытается подругу отвлечь, ее отец уже тысячу раз прилетал, она уже не боится, а вот Лиза боится, что-то треплется внутри и говорит, что плохо все, не увидишь ты брата, финита. И пусть уже сто раз видела, это дорогая моя, ничего не меняет, так и запиши, говорит мерзкий голосок внутри. "Финита", говорит он. "Финита", думает Лиза. Чтобы заглушить голосок она играет с Катей в карты. До ночи может играть, пока голосок не замолчит. Пока Шустова пытается заглушить сердце, Катя шутит, тоже заглушить пытается. Не свое, Лизино, свое глушить не надо, оно привыкло. Но в этот раз Катя не шутила. Сидела, непонятно даже было, у кого голосок сильнее, у нее или у Шустовой. Наверное больше у нее, Лиза хоть как-то говорить могла, приободряла ее, а она сама не своя, разве что не трясется от нервов. Оно и понятно, у нее любовь там, первый раз на задании, кто знает, может эта любовь бестолковой окажется и прыгнет со всей дури в огонь Не прыгнет, говорит Лиза, с ним команда и Алексей Палыч, они не дадут. Тому новобранцу же тоже не давали, разве что не плачет Катя. Так новобранец дебил был, а твой Рома разве дебил, отвечает ей Лиза. А вдруг дебил, уже совсем плачет Катя. Лиза в конец заглушает свой голосок и говорит ему: вернется, куда он денется и идет успокаивать Катю. Обнимает, волосы гладит, шепчет ей на ухо радости всякие, так Макс всегда делает, значит и она так может, поворачивается к ней и говорит, "Катя, он не дебил". Катя смотрит в Лизины глаза, и понимает, что точно, можно не волноваться, не дебил. В карты не играют. И на гитаре тоже, просто сидят и молчат. Обеим сейчас плохо, никто не может голоски заглушить, вот и сидят, сердце жгут. Больно внутри, хочется кричать, плакать и бить кого-то одновременно. В один момент все это делать нельзя, не поймут. Поэтому они просто сидят. И спит Лиза плохо, все вертится, сон все идет. Хорошо соседей нет, уехали, а то бы сказали лежать и не двигаться, а это то уж точно была бы финита. Но Лиза засыпает и встает по графику. Голосок уже больше не говорит, можно идти спокойно по делам, коих у нее много. По базе гуляет, на кухне помогает, жизнью наслаждается, все как Макс велел. Для малышни под вечер концерт устраивает, песенки про гусениц поет и сказки рассказывает. Шустовы так часто делали, что мешает сделать ей это одной. День весело проходит, голосок забывается, ну потому что, куда он от нее денется? Вернется, закружит в объятьях, а она в его волосы зароется. Теперь Лиза о таком даже думать боится, но тогда для нее это было самым счастливым моментом. Хорошо все идет, все ее подбадривают, знают, что тяжело ей, а от такого внимания должно все пройти. И проходит, все хорошо у нее, как может быть иначе. Сидит Лиза, сказку про Бабу Ягу и волшебный клубок вещает, а малышня смеется, все зубы аж видно, хорошо все, как вдруг по полю Катя бежит. Прическа на один бок, юбка на другой, наверное для Лизы что-то важное, она ее еще на подходе зовет. И правда, команда связалась по "Спутнику", у них все сгорело, теперь как выживать не знают. Лизино сердце падает в пятки, пропуская удар. И прям со звуком падает, и все вокруг размывается, будто фокус словить пытается, и не слышно ничего, шум в ушах стоит. Катя вырывает ее из забытия, зовет, спрашивает все ли в порядке. Хотя сама знает, что не в порядке, у самой лицо белее мела. А маленькие ничего не понимаю, глаза на девочек вылупили и смотрят. Лиза вздыхает, в реальность возвращается. Голосок шептать начинает, мол, все, вот это уже точно конец, издевательски так, он же говорил. И Шустова верит, чтоб ему не верить. И снова внутри все жжет, и слезы на глаза наворачиваются, горячие и соленые. К Кате Лиза поворачивается и спрашивает. - Им там чего-нибудь привезут? - голос дрожит, тихо, еле слышно, раздается вопрос. - По возможности, все самолеты же заняты, провизии и так не хватает, с миру по нитке, что-то, да привезут. - так же тихо отвечает Катя. Сердце в пятках пропускает удар, забывается как дышать. Еды нет, орудий нет, да еще этот голосок шепчет зло, что все, финита, я же говорил. Лиза уже держать не может и начинает плакать, сильно и громко, потому что страшно, потому что в этот сто первый раз он может не вернуться. И тогда уже все, финита. Катя обнимает, гладит и шепчет, а Лиза еще сильнее плачет, так Макс ее успокаивал, а теперь все, может не успокоить. Ну и что, что там рядом деревня, все равно финита, все равно. - Лиз, а помнишь, когда их не туда забросило, выжили же как то, а у них тогда вообще ничего не было, и тайга кругом, а сейчас раздолье, люди в двух шагах, найти их легко будет, ты не переживай, вернутся. - Катя гладила рыдающую Шустову, сама не веря своим словам. - Ох, ты мне про тот случай не напоминай, неделю только валерьянкой питалась. - Лизу передернуло. Что здесь рыдать, вернется, сто раз возвращался же, чтоб ему не вернуться, правильно? Этот вопрос будто зависает в воздухе, никто не решается на него ответить. Может быть правильно, лучше верить в это. - Теть Лиз, а вы дальше рассказывать будете? - кто-то из малышни смотрит прямо на Шустову, он не знает, что ей сейчас не до сказки, он хочет услышать дальнейшие приключения Бабы-Яги. - Буду, Вань, буду, - Лиза добро улыбается и заботливо смотрит на малышей, - Как же я вас без сказки оставлю. Голосок снова отступает. Ему не место среди любви и счастья. Ему надо уйти. Девушки снова играли в карты. Просто чтобы забыть, что где-то там их мальчики спят на елках. Было далеко за полночь, цикады и кузнечики пели свои песни, светлячки летали, стало прохладно, но они не могли разойтись, им было слишком страшно одним, они бы остались наедине со своими демонами, которые пожирали их изнутри. - Может нам валерьянки выпить? - шутит Катя в попытке разогнать гущу волнения и отчаяния. - Я не против. - Лизе слишком страшно, чтобы разглядеть иронию. - Лизок, я шучу, не волнуйся ты так, вернутся, живые и здоровые. - Да... Вернутся, куда денутся. - Лиза представила, как кружится в объятьях брата и на сердце сразу отлегло. - Ладно, давай расходиться, а то завтра не проснемся. - Ты иди, я карты соберу, - Катя треплет Шустовой волосы на прощание, - Спокойной ночи. - Спокойной, - уже на выходе говорит Лиза. Следующий день она практически не помнит. Проснувшись, с тревогой в сердце, пыталась ее заглушить. Успешно кстати, к обеду она вовсю веселилась в детьми дяди Кости и репетировала с хором. День пролетел незаметно, еще ненамного приблизив возвращение Макса. Все шло замечательно, голосок затих, мысли улеглись, все и впрямь наладилось. Вечером Лиза даже играла на гитаре и пела свои любимые песни. В отсутствие брата она редко так делает, слишком сильно о нем это напоминает, но сейчас это не имело значения, сейчас она была счастлива. Все было хорошо, жизнь вновь стала такой же яркой, забыты были былые волнения. Включив сериал на фон, Шустова плела еще один браслет для брата и ни о чем не думала, как вдруг ей позвонила Катя. - Лиз, быстрее беги в ангар, срочно, - еле слышится на другом конце, все заглушают турбины самолетов. - Бегу, - только успевает ответить она, как звонок обрывается. В ангаре суматоха, все бегают, ругаются, еще попробуй Катю найти. Она стоит у самой взлетной полосы и очень сильно нервничает. Руки трясутся, губа искусана в кровь, а рядом такой же серьезный Виктор Иванович стоит. - Лиза, Лиза, я здесь, иди сюда. - Катя машет руками и пытается перекричать шум моторов. Шустова стремглав к ней бежит, чует, что что-то случилось, и это что-то напрямую связанно с Максом. Иначе бы ее не позвали. - Что такое, что случилось? - Лиза задыхается от сильного бега. - Лиз, я тебе не рассказывала, но нам днем ребята пытались дозвониться, а потом оборвались, - Катя запинается, рассказывает быстро и скомкано, будто хочет поскорее вывалить всю неудобную правду, - а сейчас мы посмотрели на карты распространения огня, и короче, там где команда сильный верховой огонь, и мы сейчас полетим их спасать, ты прости, что раньше не сказала, думала, что все наладится. - она замолчала и стала смотреть на Лизино лицо в ожидании реакции. Сердце упало с громким треском, оглушив все вокруг, а потом стало невыносимо болеть и исходиться от страха и тревоги. Мир перевернулся, Шустова перестала осознавать, где она и что делает, будто ее ударила молния. Не было желания кричать, рыдать, бить, потому что не было чувств. Шок будто заморозил их, отключил, и Лиза абсолютно забыла обо всем, что с ней происходит и о факте ее жизни как таковой. А потом все вернулось, и вся боль, грусть и волнение навалилось на нее и придавила к земле. Голосок не появлялся, а просто зло смеялся в сторонке. Мир казался размытым, а вместо звуков в нем было море. Только море, все остальное не воспринималось. - Я попрошу, чтобы в медпункте тебе дали успокоительное, - где-то далеко был слышен голос Виктора Ивановича. - Лиз, все будет хорошо, и не в таких дебрях наши были, - Катя предприняла отчаянную попытку успокоить подругу, но сразу замолчала. - Удачи вам, я в медпункт, - Лиза посмотрела на фигурки людей невидящими глазами и ушла. Паника все нарастала и нарастала. Люди вокруг бегали, пытались забрать детей, а матери с дикими криками выходили из машины. Макс не думал о себе, он спасется, все будет хорошо. Иначе Лиза не выдержит, а он не сможет существовать с этой мыслью. Он точно выживет, он обещает. Честно, все будет хорошо, правда? И почему-то, что-то внутри него ответило: "нет". Он не выживет, и оставит Лизу одну. Ни одна попытка отогнать эти мысли не удалась, он не вернется, это точно и никак не исправить. Шустов знал, что это всего лишь последствия паники, но все не мог успокоится, не получалось. Он оставит Лизу с разбитым сердцем. Нет, такого не будет, все будет хорошо, говорит себе Макс. Ошибаешься, мой дорогой, ошибаешься, ты оставишь ее одну без единого напоминания о себе, шепчет мерзкий голосок внутри. И Шустов не выдерживает, срывает с руки браслетик и ищет, кому бы его отдать. Взгляд блуждает по лицам, все ненадежные, все потеряют это сокровище, никому нельзя доверить. Вдруг мимо пробегает новенький, и внутри Макса рождается надежда. Все новобранцы трясутся за себя, и среди ада и опасности, этот будет пытаться выжить и сохранит Лизин подарок. - Эй, новичок, иди сюда, - Макс пытается докричаться до него во всеобщей суматохе и шуме. - Что вам? - смущенный недо-спасатель подбегает к нему. Вертолет заводится, поэтому к Шустова совсем мало времени, чтобы доверить мальчику своё сокровище. - Вот это, - Макс говоря, попутно засовывает новичку в руки браслет, - Храни как зеницу ока, Лизке потом отдашь. - Он не успевает договорить, как вертолет поднимается на воздух. - Кому это отдавать? Где я вам вашу Лизку найду? - пытается крикнуть вслед улетающей машине Рома. - Кто такая это ваша Лизка вообще? - уже больше для себя шепчет он. Успокоительное и впрямь помогло. Выпив две таблетки чего-то, до чего Шустовой было до лампочки, она пошла спать. Чувств снова не было, и это радовало. Раз ничего внутри ее не бьет тревогу, то можно расслабиться, все хорошо. Катя отправила сигнал, что вернутся они к девяти, поэтому у Лизы было всего полчаса, чтобы собраться для встречи. Уже предвкушая объятия Макса она поспешила на взлетную полосу. В кабине самолета было тихо, все не знали радоваться или плакать. Собственное выживание не могло убрать горечь утраты товарища. Я соврала, все плакали, кто внутри, а кто не скрывая, смотря на фантики над его местом, на Лизины рисунки, спрятанные в тайник. Как-то все стало грустнее без него, никто не шутил, не смеялся, не играл старые песни на гитаре. Его не было, и это раздирало сердце, казалось невозможным и непостижимым, но все еще оставалось неопровержимым фактом. От этого становилось еще больнее. Тишина сгущалась, становясь липкой, ждущей, когда ее развеют. Вопрос уже долго висел в воздухе, сначала его пытались заглушить минутой молчания в память о погибшем, а после стало просто неприлично, но никто не решался сделать первый шаг. Первый не выдержал Алексей Павлович, а точнее его сердце, и так уже разодранное в клочья. - Что мы скажем в Лизе, - еле слышно прозвучал вопрос. - Она сама все поймет, - так же тихо ответил Величук. - А что делать после? - сквозь слезы спросила Катя. - Быть рядом. Слышны были только чьи-то всхлипы, все вспоминали маленькую Лизу после потери родителей. Тогда она много плакала и по ночам звала маму и папу, но Макс быстро поставил ее на ноги своей любовью и заботой, да и вообще маленькие быстро успокаиваются, а что будет сейчас никто даже думать не хотел. Лиза бежала ко взлетной полосе, с минуты на минуту должен был прилететь Макс. Она ждала, когда же он закружит ее, а она в ответ зароется в его кудрях. Ах, как прекрасен был этот момент, момент бесконечной любви и счастья, когда существовали в этом мире только они двое, и никто другой не смог проникнуть туда. Измываясь от нетерпения она пританцовывала в поле и ждала, ждала, ждала, и вот, вот они! Виден самолет, такой родной, сейчас из него выйдет брат и все в этом мире перестанет быть важным, будет важным только он. Шустова уже не может терпеть и выбегает навстречу пассажирам, попутно ища глазами кудрявую голову, но ее все не видно. Лиза все быстрее бежит им на встречу, и вот они перед ней, но без брата. - А где Макс? - девочка смотрит доверчиво на собравшихся, стараясь отогнать, запереть на замок все страшные мысли. - Лиз, нам очень жаль, но... После "но" Шустова ничего не слышит. И ничего не видит. Даже сердце не чувствует, оно пропадает, а вместо него образовывается огромная рана. Они должны были кружиться в палящем солнце, подставляя лица жгучим лучам и смеяться, смеяться, смеяться... Но Лиза не смеется, и даже не кружится, а просто стоит на одном месте и не двигается, не может. Словно остолбенела, даже дышать забывает. Заплакала она не сразу, сначала она пыталась осознать сам факт происходящего, а уже потом зарыдала во всю силу. Было слишком больно, она не смогла терпеть такое. Рана горела, прожигая ее насквозь, слезы оставляли огненные дорожки на щеках, но она этого не помнит. Все вокруг смешалось в круговорот звуков, образов и чувств и осталось в памяти таким комом. Ее кто-то трогал, кто-то успокаивал, кто-то отгонял зевак, но это все неважно, это не самое главное. Лиза плакала не из-за смерти Макса, ее она осознает намного позже, сейчас она плакала из-за боли. Она была нестерпимой, жгла, терзала ее изнутри. Хотелось умереть, не жить вот так, это было невыносимо, но что-то держало ее здесь. Слезы вымочили весь ее рукав, она захлебывалась ими, но не могла остановиться. Все в мире перестало существовать, в нем была только Лиза и нестерпимая боль. Она не помнит сколько времени провела на взлетной полосе. Может только пять минут, а может целый час, представления о времени стерлись, весь день превратился в большую кучу обрывочных чувств. Ее привели в комнату и положили на кровать, как тряпичную куклу, Лиза даже не думала менять позу, такие вещи падают небытие, когда ты абсолютно ничего не соображаешь. Придерживая голову, ее напоили и положили обратно. Весь день она просто рыдала, не меняя положения, ни говоря ни слова, даже не думая о еде. Она будто находилась в бессознательном состоянии, ничего не помня и не думая ни о чем, кроме огненного шара, разъедающего ее изнутри. Еще даже не начало смеркаться, как она провалилась в сон, тяжелый и давящий. Весь этот день около ее постели сидела Катя, которая боялась даже на шаг отойти от подруги. Она поила Лизу по графику, меняла насквозь мокрые простыни и вытирала слезы. После того, как Шустова заснула, Катя отправилась на совет, где вся команда решала, что делать в потерпевшей. В комнате для собраний повисла тишина, никто не решался высказать свои опасения, переживания и догадки. Первым ее прервал Рома, задавший самый неуместный вопрос из возможных. - А кто эта Лиза такая вообще? Вы все вокруг нее носитесь, Макс даже вот это просил передать. - он выложил на стол браслет и осмотрел всех присутствующих. Все сурово посмотрели на новенького, как будто он сказал нечто неприличное, выходящие за рамки норм. - Шустова сестра. Ее родители три года назад в аварии разбились, вот он над ней попечительство и взял. Они как птички неразлучники, друг без друга не могут, любят безумно. Когда Макс на задании, нервничает жутко без Лизы, а уж когда приедет, так не отпускает. - Алексей Павлович еще сильнее помрачнел и показал на браслет, - Это она ему сплела, как память, когда они расстаются, и не дай бог ты этот браслетик ей отдашь, она и так рыдает в три ручья, не хочу ничего провоцировать. - командир зло посмотрел на новобранца. - Конечно, что вы я даже не думал о таком. - Роман стушевался и до конца дискуссий не вставил даже полслова. Все снова замолчали, думая о маленькой девочке, спящей мертвым сном. - Я сегодня много про лебединую верность думал. - внезапно сказал Алексей Павлович после долгой паузы. - Это когда лебедь прыгает и разбивается насмерть, если его любовь умерла. Боюсь, кабы наша Лизонька лебедушкой не оказалась. Тишина повисла над говорящими. Всем хотелось опровергнуть, сказать что, нет не окажется, о таком думать даже не надо, но никто не мог. Ведь может она оказаться, кто знает, что у нее внутри. Как бы больно не было это признавать, но Лиза и впрямь могла быть лебедем. Игорь рвал и метал. В отделе никто не знал, что делать, ставить на увольнение или бежать от страшного демона. Никто не видел его таким злым, даже когда он ловил распоследнюю тварь, даже когда кто-то из коллег делал нереальную глупость, он не был так страшен. Зайти в кабинет начальника никто не решался, ужасные крики и непристойные проклятья отпугивали даже самых бесбашенных ребят. Грому было наплевать. Наплевать, что о нем подумаю, как он говорит, наплевать что все он говорит своему начальнику, это забылось, это не имело значения. Значение имело только то, что его из-за работы не пускают на похороны брата. Дескать, дело слишком важное и Прокопенко не может отправить руководителя проекта даже на три дня. Тьфу, руководитель. Десять лет Игорь работал, и ничего, отпуск даже не брал, а сейчас, когда его брат сгорел, как спичка, а сестра неподвижно плачет на кровати, он не может, он руководитель. За сарказмом и язвительностью Гром скрывает злость. Гнев, доводящий до исступления, боль, пожирающую изнутри, горе, овладевающие всем и заставляющее страдать. Десять чертовых лет он практически не общался с семьей. Сначала в погоне за карьерой, после от нежелания и скуки от родных, а потом по привычке. Смерть родителей не тронула его, он встречался с ними только на новый год и поэтому они стерлись из его памяти. Умерли и умерли, о сестре он никогда не вспоминал, поэтому факт ее существования ошарашил его тогда, года три назад. Или четыре. Сколько ей лет то вообще? Но вот Макс был другим. Он был главным другом детства, опорой и просто хорошим человеком. Игорь готов доверить Максу все, даже свою нежданную сестру. Был готов. Сейчас доверять некому. Больно, очень больно, будто оторвали часть тебя, будто ты теперь не цельный. Он писал Максу, что заберет Лизу только через неделю, из-за чертовой работы, а брат писал, что ничего страшного и все у них хорошо. Все всегда было хорошо, он всегда так писал, такой уж он по натуре, неисправимый оптимист. Был оптимистом. Теперь уже нет. Хотелось бежать, бежать ото всех, забыть про работу, напиться по пути на базу, чтобы забрать сестру. Хотелось утопить горе, забыться, забыть что сейчас происходит, что его опора сгорела, что он потерял часть себя. Но он не мог. Завтра у него допрос и свидетели. Он должен быть трезв. Сегодня его опьянит только горе. Он не может взять отпуск. Брата похоронят без него, он не сможет с ним проститься. Вместо этого он будет раскрывать дела. Ему стало мерзко, мерзко от себя. Он будет работать, разбирать ничтожные людские проблемы, пока его брата будут хоронить. И он не сможет присутствовать. Потому что он работает. Он руководитель. Он ничтожество. Хочется ударить. Ударить Прокопенко, который жалостно объясняет, что конечно же он все понимает и вообще это большое горе, но он не может. Ложь. Ничего он не понимает. Он просто не может, не позволяют правила, а это еще хуже, чем ложь. И сестра. Она там совсем одна, убитая горем. Ему так сказали товарищи Макса. Она там лежит и иступленно плачет, а он сидит и не может к ней приехать. Он руководитель. А руководители не могут уезжать. Даже если у него умер брат и у него сходящая с ума от горя сестра. Все равно. Игорь ушел. Что он еще дождется от этой кучки идиотов. На улице его ждала Юля. Просто стояла и ничего не говорила. Но и не нужно было, Гром не смог держать все это в себе. Он плакал, как маленькая девочка. Взахлеб, давясь слезами, крича. Плевать, плевать что он руководитель, что он серьезный мужчина, сейчас ему до этого нет дела. Сейчас ему жутко горько и больно.