Летел и таял

Вскоре Андрей понял, что ни одно архитектурное решение в Городе не решалось без Фархада, — так они с Петром прозвали Архитектора, раз уж он отказывался носить человеческое имя или представляться, — и Юлии. Помня неприятную встречу в Горнах, он полностью игнорировал коллегу и сконцентрировал свое внимание на девушке. Она была молода, умна и красива — Андрей считал это редким сочетанием в женщинах. Впрочем, он быстро понял, что на Люричеву его узкие стереотипы не натягивались: на сальные шутки она отвечала чем-то, что так или иначе заставляло его замолчать, в своем деле была профессионалом и не сомневалась ни в чем, что говорила. Андрей почти влюбился; в исключительно рабочем смысле, конечно. — Это не реализуемо. Фархад рассматривал схемы, нарисованные Петром. Старший Стаматин и сам пока плохо понимал, что брат хотел сказать; на одних чертежах были вытянутые здания, больше похожие на обелиск с внутренним устройством, на других — сложная конструкция из этажей, награможденная ветряными крыльями, будто оторванными у мельниц. — Ты не знаешь, видно, кто мы, — произнес Андрей терпеливо, но в его голосе было столько угрожающих ноток, что они сошлись в симфонию. — Мы придумываем здания, которые не похожи на остальные. Они и не должны выглядеть как реализуемые, и все-таки мы их строим. Дед, неужели нельзя хоть раз… — Я тебе не дед. Голос Фархада был ледяней осеннего Горхона. Андрей фыркнул, как это обычно делал брат — нахватался. — Хорошо, не дед. Господин Архитектор. Неужели нельзя хоть немного в нас верить? — Симон ждет чего-то выдающегося, а не это. — Фархад бросил Стаматину папку с чертежами. — Принеси мне готовый проект, я покажу, где его строить, и займетесь этим. Андрей вылетел из Собора, где проходило «совещание», как будто у него выросли газовые турбины — новинка, используемая в различных, в основном транспортных, механизмах. Очень хотелось убивать. Пока не всерьез, но злоба поднималась от живота к груди, заставляла нутро гореть.

***

— Да пошел он на хуй, — сказал Андрей и выдохнул сигаретный дым. Это была уже вторая, однако он по-прежнему выглядел как человек, который не собирался останавливаться на достигнутом и планировал взять и третью. — Я так и думала, что ты будешь это строить, — произнесла Юлия, смахнув пепел в склянку. — Буду строить что? — Что-то фаллическое. С Юлей было здорово, спокойно, расслабленно. Андрей усмехнулся и отрицательно покачал головой, но шутка ему понравилась. Что-нибудь фаллическое он бы этому Фархаду выписал — по лбу, например. — Ты обещала показать мне удачные места для чего-то грандиозного. Пока что я знаю, что это будет что-то большое и вытянутое. Меня этот расплющенный Собор, при всем уважении, заебал уже. Тем более, что Каины его вроде бы не жалуют. — Каины не такие люди, чтобы что-то жаловать постоянно. Ты поймешь это потом. Как только они найдут что-нибудь, что заинтересует их больше, чем чудо твоего брата… — Не найдут. — Он сжал окурок в ладони. — Не найдут. Перед Андреем раскрылась карта города. Он ходил вокруг стола, примеривался, подступался к подчеркнутым карандашом местам — Юлия заранее выделила для него куски, которые могли бы подойти. — Симон предупреждал меня, что важно не только построить обычные улицы, но и оставить пространство для чего-то особенного. — Она вслед за Стаматиным закурила еще одну, следя за тем, как он кружит. — И я оставила. — А как это стыкуется с концепцией, что город — организм? Люричева замолчала, отвернулась. Андрей дождался, пока она докурит, и только тогда она начала снова говорить: — В каком-то смысле это должно стать чем-то, с чего начнется сверхгород. Сверхидея о сверхчеловеке — Симон же только об этом и говорит… какой-то дополнительный орган, выросший из другого органа, так я это понимаю. — Бедный город. Сам по себе — так себе, еще и фаллические органы растут где ни попадя. Они рассмеялись. Андрей успел остыть; к работе он подходил почти без эмоций, но всегда — с чувствами. С ответственностью, которая ложилась каменной шалью на плечи, с расстановкой, как будто снайпер на войне, готовящийся подстрелить особо важную цель — вражеского генерала, не меньше. Было в нем что-то хищное — и когда он только готовился напасть на жертву, подбирая необходимый район, и когда он мысленно прикидывал, сколько потребуется материалов, работников, уговоров. Ради брата Андрей был готов терпеть и мерзкий характер Фархада, и причуды Каиных. Брат был для него всем — и он не мог мелочиться. Он повторял это себе постоянно.

***

Летели дни. Сентябрь подходил к концу, и Андрей благодарил всех богов — и небесных, и подземных, — за то, что этот странный период местного климата близился к завершению. Ему надоело постоянно жрать, спать и пить; Петру было в самый раз, и он быстро переключился на такой режим, а вот старшего Стаматина почти ломало от того, что требовалось тратить время на эту чепуху. Ему бы выйти ночью, половить трусливых (по его меркам) людишек Грифа, своровать у них ворованное, пощекотать Смерти подмышки, побегать в тени домов от караульных — но нет, приходилось что-то жевать и искать подушку. Из-за этого он постоянно был и голодным, и сонным, уже от этого сочетания — раздраженным. Фархад смотрел на него, как на головную боль, и дело было вовсе не в сентябре или отсыхающих травах. После долгого конфликта он согласовал стройку, хотя Андрей предупредил, что для строительства задумки Петра потребуется, видимо, не одна попытка, а несколько. Начать решили с Хребтовки. — Это эксперимент, сами понимаете, — произнес он тоном, не терпящим возражений. — Первый блин будет комом. Потом нормально Масленица пойдет. Свезли материалы, инструменты, рабочих. Петр контролировал строительство в то время, когда Андрей отсыпался; идти до самого дома было неудобно, поэтому он останавливался у знакомых — то у одинокой степнячки, то у трудяги с Боен, которого поставили перед фактом. Стаматин стал приносить его детям сладости, и это было чем-то вроде платы. К концу октября строительные леса разрослись, и вот, боковая лестница обрушилась. Попытались перестроить — не пошло. Андрей смотрел на придавленного кирпичами рабочего, свалившегося со свежей выстроенной платформы, и курил. Он не испытывал ни сочувствия, ни вины, ничего, только кидал взгляды на брата, на его приподнятые брови. — Сворачиваемся. Андрей обнял Петра за плечи. — Я хорошо похороню его. С почестями. — Интересно, сколько еще людей придется похоронить ради этого? — спросил Петр, скинул его руки с себя и пошел в сторону дома. Андрей долго смотрел ему вслед, пока за его спиной разбирали завалы и доставали разбитое тело. Он бросил окурок в траву и придавил его ботинком. Все его мысли заняты расчищением нового места для новой попытки. Подумаешь, кто-то свалился, подумаешь — умер! Люди пачками умирали везде, по всей земле. Сколько придется похоронить ради этого? — Не знаю, — сказал он тихо — то ли Петру, не надеясь, впрочем, что тот услышит, то ли себе, то ли чему-то большему, чем они оба. — Вот уж не знаю. Андрей знал, на самом деле, просто не хотел в этом признаваться — столько, сколько потребуется.