Люми-Люмичурл

- Кто ты? Время обернулось, отвлекшись от ставшего привычным за бесконечные эры его жизни созерцания серебряных листьев. Рядом с ним возникло незнакомое создание. Похожее на человеческого ребенка — люди были разумным народом, водившимся в бесчисленном количестве миров, кажется, самым многочисленным и частым видом разумных существ во всем мироздании, - оно парило в черноте около Времени, прижав колени к груди. Все тельце существа ровно светилось мягким светло-золотым сиянием, лишь глаза выделялись на общем фоне — там, где у обычных человеческих детей были черные зрачки, у незнакомого создания были белые звездочки с четырьмя лучами.

Кто… я?

- Ага, - кивнуло дитя, моргнув — его ресницы переливались внутренним свечением, словно крохотные протуберанцы, - кто ты?

А кто ты?

- А я первая вопрос задала! - показала язычок маленькая светяшка и задорно рассмеялась, - я почувствовала тебя сразу, как появилась, и очень-очень долго шла к тебе. От меня до тебя было так далеко! Почему до центра мира так долго идти?

Может, это ты родилась на окраине. Но, отвечая на твой первый вопрос… я Время.

Девочка громко ахнула, восторженно уставившись на Время. Время чуть склонило голову и мягко улыбнулось. - Время… - прошептала малютка, и ее глаза тут же сверкнули чистым восхищением, - самое настоящее Время?!

Настоящее не бывает. Так кто ты?

Девочка замолчала, задумавшись. Время не торопило. Оно плавно подплыло к корням древа, укрытым молочно-звездным водоворотом, и присело на медленно переливавшийся диск, чуть согнув ноги и положив руки на колени. Светящаяся малышка тут же метнулась ко Времени и уселась рядом, окунув ладони в светлую блестящую пыль под собой; она попыталась зачерпнуть немного, но искорки полились сквозь щелки меж пальцев, возвращаясь на место. - Я звездочка, - наконец ответила она, зажав в кулачке горстку перламутровой пыли и подбросив ее — та тут же разлетелась полупрозрачной белой взвесью, - до меня была другая звезда, огромная и круглая, а потом она взорвалась, и на ее месте появилась я. Я почувствовала, что ты существуешь, и пошла тебя искать, потому что вокруг, кроме тебя, никого нет. В пустоте очень холодно, когда ты одна. Надо не быть одной. Время улыбнулось чуть шире.

Тогда оставайся со мной. Будем не одни, чтобы не было холодно.

*** Барбатос, возвращайся немедленно. Чужак в твоих степях. Все твои люди со мной, но я не знаю, как долго я смогу защищать их, если чужак решит ударить снова. Венти вздрогнул. «Чужак? - бог прикрыл глаза, вслушиваясь в ветер, - все мои люди? Что произошло?» Ветер был… пугающе тих. Почему он не заметил, когда извечная песня тысячи ветров вдруг смолкла?.. Барбатос неглубоко вдохнул ртом, пробуя воздух на вкус, и тут же закашлялся. Пахло даже не мерзко-приторной и горькой одновременно гнилью Порчи. Пахло чем-то совсем… чужим — Анемо Архонт не мог дать этому запаху точное название, но от него мурашки бежали по спине. Невесомая цветочная сладость вольной стихии совсем не чувствовалась за горькой, режуще-терпкой вонью незнакомой силы, задушившей даже колючий морозный запах Хребта; Венти резко выдохнул и рефлекторно махнул перед лицом рукой, жмурясь. В глотке остался тошнотворный привкус. В один момент весь Вольфендом оказался выстлан человеческими телами. Я поначалу решил, что это были мертвецы, но потом почуял на каждом неизвестную мне магию. Чужак намеревался их убить, но в последний момент кто-то спас твоих людей и отдал мне. Внутри все замерло. Венти, не думая, телепортировался в Вольфендом, не сказав Хребту ни слова прощания. Тот лишь легко толкнул архонта в спину порывом ветра, холодом обдавшим голую кожу. ...он не был готов к тому, что увидел. Андриус не приукрасил ни капли. Вольфендом действительно был буквально выстлан телами — по крайней мере арена Волчьего Лорда, этот древний каменный котел, и окружавшие ее края оврага, куда, видимо, неведомая сила и перенесла мондштадтцев и гостей города ветров. Ни травинки не было видать под плотным человеческим и хиличурльим ковром. Через тела осторожно перешагивали, тщательно выбирая, куда ставить лапу, волки; кто-то лежал на камнях, кто-то стоял неподалеку, навострив уши и вскинув мохнатую голову, то и дело встревоженно принюхиваясь. Здесь был… весь его город?.. Весь… Мондштадт... Венти рвано вдохнул и поморгал. Медленно-медленно выдохнул. Человеком он не был, но перед глазами все равно посерело. Затхлый застоявшийся воздух пах той самой горькой жутью. Архонт мотнул головой и спрыгнул на арену, зависнув невысоко над ковром из тел. В центре каменного круга сидел, обвив мощные лапы тонким ледяным хвостом, Андриус. Гигантский бело-синий волк, почуяв пришедшего бога, повернул гривастую голову на юношу и шевельнул острыми ушами в знак приветствия. Среди людей, сложенных около бога метелей, Венти заметил капитанов, приключенцев, обычных рыцарей, сестер из Собора, мирных жителей, хиличурлов; та неведомая спасительная сила — Венти отметил мысленно, что нужно было изучить эту энергию со всей тщательностью, у него на территории уже второй раз колдовал кто-то ему незнакомый и поразительно сильный — перебросила их сюда в абсолютно хаотичном порядке, раскидав как попало. У обвалившейся каменной стены со стороны входа на арену валялся Альбедо, Фишль положили около Джин и Кли, Кайя лежал головой на хвосте Андриуса; Венти, отрешенно оглядевшись, выцепил в толпе главу Гильдии и нескольких ребят в их зеленой форме, еще сколько-то, судя по одежде, лиюйцев, среди которых была и та маленькая звездочка кулинарии — а прямо на ней, словно обнимая в последней попытке защитить, лежал ее друг Гоба… Венти моргнул. Силой заставил себя вдохнуть и выдохнуть, надеясь, что отвратительная вонь силы чужака отрезвит его. Прислушался. ...и не услышал дыхания. Они живы, - Андриус, до этого наблюдавший за архонтом, отвернулся и уставился куда-то вдаль — в сторону степи, понял Венти, - их души все еще в их телах. - Почему они тогда… Не знаю. Эта сила незнакома мне. Я знаю лишь то, что они все до сих пор здесь. Вдох. Выдох. Провести ладонью по лицу, тряхнуть головой. Не было слышно ни дыхания, ни сердцебиения, но стихийным зрением Венти все-таки разглядел тусклые белые ауры, присущие всем живым созданиям, и разноцветные ореолы хозяев Глаз Бога. Ни одного погасшего свечения, ни одного тела, чей цвет в стихийном зрении стал серым, как у камней вокруг. Уже хорошо. Они правда все были живы. Он прикрыл глаза, опустив плечи. Стоять. Почему его позвал Андриус? Разве Подснежник не должен был засечь чужака еще на подходе? Вокруг же полно растительности, как он- ...только не- «Подснежник! - мысленно крикнул Венти, - где ты?» Нет ответа. Венти усилием воли прогнал только-только появившуюся мысль о том, что могло случиться без его ведома. «Подснежник!» Молчание. Архонт нервно передернул плечами. Так. Стоять. Нет. Нет-нет-нет. «Подснежник, если с тобой что-то случилось, попытайся хоть как-то отозваться, чтобы я знал, что ты жив! Я скоро приду!» ...тишина. Венти сглотнул. Ладно. Ладно, если не отвечает — сами найдем, сейчас вот только принюхаемся к ветру и- . . . ...он его не почувствовал. По спине пробежался холодок, а нутро словно сдавили стальные тиски. Венти попытался найти Подснежника по ветру снова — учуять травяной запах, услышать дыхание, ощутить хотя бы отголосок энергии дендро - и не учуял ничего. Нет… - Андриус, - собственный голос прозвучал предательски тихо и слабо, - ты не знаешь, где Дендро Архонт? Волк повел ушами, прислушиваясь. Принюхался, приподняв голову. Прикрыл тускло светившиеся сине-льдистые глаза, сосредотачиваясь на собственных ощущениях. Не чую. Ту светлую девочку тоже. Только… маленькая феечка. Ее чую. Она в расселине около старой столицы. Поспеши, я ощущаю, как ее силы гаснут. Венти быстро кивнул и телепортировался. Будь он человеком, у него бы сердце стучало где-то в горле от услышанных новостей. Где Люмин? Где Софья? Почему Подснежник не отвечал? Что с Паймон? И почему он при телепортации с Хребта не ощутил никакого отклика собственной магии от им же поставленного барьера? Неужели этому чужаку хватило сил снести божественную защиту так, что Венти этого просто-напросто не почувствовал? Да ну нет. Быть такого не могло. Не было в Тейвате существа, способного на такое. Такие фокусы могла бы провернуть разве что Хроно, но Хроно была пятьсот лет как мертва, да и не стала бы она вредить Барбатосу и мондштадтцам. Она людей любила больше всего на свете. ...а если это все же была она? Воскрешенная Порчей и ею же лишенная рассудка? Венти все время вел себя как можно осторожнее, когда дело касалось проклятой энергии, потому что не знал, чем она ему могла аукнуться — могло несказанно повезти, и тогда у него забрало бы только зрение, как это случилось с Подснежником, или слух, или голос, но скорее всего все вышло бы гораздо хуже. Он еще при первой встрече предупреждал Люмин, что зараженный и сошедший с ума архонт — это страшная мощь, сметающая на своем пути все, с которой еще не всякий другой архонт может совладать, а уж сошедшая с ума богиня уровня Хроно… Если это была она, то… Нет. Не могла быть она. Венти отказывался в это верить. (Может быть, потому, что знал — если на них действительно напала воскрешенная силой Порчи Хроно, шансов выжить у него не было никаких). Вдох. Выдох. Вдох-выдох. Первым делом — найти Паймон, Люмин, Софью и Подснежника. Отнести раненых к Андриусу, старый волк сможет о них позаботиться. После этого уже можно идти на поклон к тому страшному чужаку, снесшему барьер из печатей так, что Барбатос этого не ощутил, и… Надеяться в лучшем случае на то, что им с Муратой хватит сил, в идеальном — на то, что отзовутся хотя бы Вельзевул с Аделаидой, а в худшем — что его людей найдется, кому приютить. В принципе, в Ли Юэ много плодородной земли и столько же заброшенных деревень, где Селестия знает сколько времени уже никто не живет, места достаточно для населения еще одного региона… Почему-то от этих мыслей не было страшно. Только грустно. Венти тряхнул головой и огляделся. Его перенесло, судя по окружению, в заброшенный хиличурлий лагерь, причем заброшенный совершенно недавно — словно кто-то взял и разом выдернул всех обитателей, не дав им и минуты на сборы. Здешние хиличурлы тоже попали под то перемещающее заклятие? Хотелось бы, потому что иной исход означал для них верную смерть от рук чужака. Потом, Венти потом вернется к Андриусу и посмотрит, были ли среди тел незнакомые ему маски, все потом… сейчас надо было разыскать Паймон. У него оставалось совсем мало времени. Хроно, Хроно, почему ты не дала своему другу возможность везде успевать… До Барбатоса донесся непонятный тонкий звук. Архонт тут же замер, прислушиваясь; в горле першило, а на языке горчила желчь, и юноша, не выдержав, все-таки закрыл рот и нос ладонью. Вонь от Порчи и той чужеродной энергии здесь стояла невыносимая. Звук повторился. Плач. Кто-то плакал, тонко-тонко и очень тихо поскуливая. Причем довольно близко. Барбатос развернулся на звук. У потухшего костра лежала, согнувшись, Паймон. Венти тут же бросился к ней; оказавшись рядом, он сел на колени и осторожно дотронулся кончиками пальцев до плечика девочки. Феечку крупно трясло. Она свернулась калачиком, прижав колени к груди и вцепившись кулачками в звездный плащ, и тихо-тихо хныкала; малышка никак не отреагировала ни на касание, ни даже на просто присутствие бога рядом, словно вообще не заметила его — только вздрогнула, как будто до нее дотронулись не рукой, а зажженной спичкой. Венти тут же отдернул руку, внутренне сжавшись от жалости, горечи и злости на того, кто ранил малютку, и на собственную медлительность. - Чш-чш-чш, сейчас-сейчас, - зашептал он, окутал ладони тонким слоем анемо и вновь дотронулся до Паймон, переворачивая ее на спину, - вот так, осторожно… Паймон продержалась две секунды — а потом пронзительно закричала, забившись в отчаянных попытках отстраниться. Венти тут же убрал руки, и девочка тяжело задышала, дрожа и жмурясь. На белых ресницах блестели крупные слезки. От правого уха через подбородок и дальше вниз шло отвратительно выглядевшее черное пятно с синими прожилками. Свежее — влажный блеск только что зараженной кожи еще не успел высохнуть. Должно быть, такая же дрянь покрывала и плечи, раз Паймон дергалась и плакала оба раза, когда Венти пытался до нее дотронуться… А потом он увидел тонкую-тонкую полупрозрачную звездную ленточку, шедшую из области сердца феечки и почти сразу же, буквально через пару ладоней навскидку, исчезавшую неровным краем, как будто кто-то нетерпеливо разорвал ее вместо того, чтобы отрезать ножницами. - Привязка?.. - неверяще шепнул Венти, - порванная привязка, да еще и заражение… прости, Паймон, прости, что не пришел раньше, сейчас тебе ненадолго станет очень плохо, но нужно потерпеть, хорошо? Я перенесу тебя к Андриусу, и там уже полегчает. Давай я тебе пока колыбельную спою… Он поднес обе ладони к дрожавшей девочке, на этот раз не касаясь ее, и как можно аккуратнее окутал коконом из анемо-энергии, протягивая ее от себя — он мог бы телепортировать малютку и так, но с такими ранами… он не был уверен, что она бы пережила такую транспортировку. Его сила позволила бы ей хотя бы не погибнуть. Привязка… подумать только. Он и не надеялся вновь когда-нибудь натолкнуться на настоящую магию фей. Привязку древние жители Тейвата формировали только в момент смертельной опасности, когда иного способа выжить просто не было — привязка фактически превращала создавшего ее в паразита, позволяя ему тянуть силы из существа на другом конце звездной ленточки. Обычно ее снимали сразу же, как раненый восстанавливался. Значит, вот почему Паймон не могла отходить от Софьи — привязка… когда она успела? В тот момент, когда снежнянка вытащила ее из воды? Звучало логично. Феечка уже почти утонула, как вдруг ее вытащили, принялись откачивать, вот она из испуга за свою жизнь и создала привязку к своей спасительнице. Без ведома Софьи, наверно. Вполне возможно, на самом деле, что даже и без своего собственного — Венти никогда не спрашивал, но почему-то ему казалось, что Паймон не была в курсе своей истинной природы. Маленькая прожора, охочая до сокровищ… совсем не то, что древние феи, легендарные благодетельницы первых людей. Может, она и не была феей в этом смысле слова — просто Венти, признаться честно, совершенно не знал, к какому иначе виду ее отнести, поэтому и считал феечкой. Такой вот странной феечкой, каким-то чудом пережившей свою расу на тысячелетия и отличавшейся от сестер, как день от ночи. Надо было выбираться отсюда. Немудрено, что Андриус ощутил стремительное угасание сил Паймон — порванная привязка, зараженная рана, да еще и такое количество Порчи в воздухе совершенно точно не способствовали хорошему самочувствию. Только бы получилось, только бы его фокус с подпиткой прошел, только бы с Паймон ничего не стряслось из-за телепортации, только бы ему ее заражение не перекинулось по энергетическому каналу... Вдох. Зажмуриться и помолиться всем ветрам, чтобы все прошло хорошо. Выдох. Венти открыл глаза. Паймон все еще парила над его руками, свернувшись калачиком и неярко светясь бирюзой, и тонко поскуливала. Он облегченно выдохнул. Живая. Получилось. Слава всему на свете, получилось. Андриус, прямиком к которому он перенесся, внимательно посмотрел на него и на его ношу, опустив узкомордую голову. - Вот так, вот так, - Венти плавно положил дрожавшую девочку на свободное место рядом с Кайей, прямо у хвоста Волчьего Лорда, - молодец. Сейчас я вернусь за твоими подругами, найду Подснежника и буду вас всех прочищать. Колдовство фей… не думал, что когда-нибудь снова увижу их магию. Мне казалось, что все, что осталось от них — это их крошечные каменные сады да голубые огоньки, в которые феи превратились. - Похоже, кто-то чудом выжил, - пожал плечами Барбатос, поднимаясь в полный рост, - хотя я даже не уверен, что Паймон — фея. Она так сильно отличается от них. Приглядишь за ней, пока я ищу остальных? Ты мог и не спрашивать. Лети. Барбатос кивнул, благодарно и немного нервно улыбнувшись. Итак. Осталось найти Люмин, Софью и Подснежника. Где их искать — непонятно, потому что Андриус сказал, что Люмин он не чуял, Софьи не было среди тел, значит, она точно осталась с Люмин, причем где-то около старой столицы, если судить по тому, где он нашел Паймон — и Венти не имел ни малейшего понятия, зачем они туда пошли посреди ночи, - Подснежник не отзывался… блеск. Ладно. Вдох-выдох. Не паниковать раньше времени. Все живы. Все живы, Барбатос, и ты тоже буде- - ЛОРД БАРБАТОС!!! Он обернулся. На входе на арену — просто самой низкой части стены, с которой безопаснее всего было спрыгивать, никакого официального входа там и в помине не было — стояли двое, беловолосый мужчина в стандартной робе ученого из Академии и женщина в богатом черно-изумрудном сумерийском одеянии. Ее нежно-зеленые волосы, заплетенные в густую косу и подхваченные цветущей лозой вместо ленты, архонт узнал бы из тысячи. И именно поэтому замер, виновато поджав губы. Не заставляя гостей прокладывать путь через ковер из тел, он подлетел прямо к ним и наконец-то опустился на землю. Трава, коснувшаяся голых ступней, с хрустом сломалась и заколола кожу. - Вы, - у Кусанали мокро блестели покрасневшие змеиные глаза, и архонт видел, как младшая богиня хотела кинуться и обнять его, но женщина все равно коротко поклонилась и выпрямилась по струнке, - вы живы. Слава небесам… - Кусанали, я- - Помолчите! - не сдержавшись, она вскинула руку в жесте «тихо» - и тут же испуганно вздрогнула, поняв, как повела себя; Венти только качнул головой — все в порядке, я не злюсь, я никогда не злился, ты же знаешь меня — и женщина шумно выдохнула, опустив руку, - ...простите, лорд Барбатос, просто я… просто мы… Ее беловолосый спутник — только сейчас бог увидел, какие пронзительно-лазурные у него были глаза — успокаивающе похлопал богиню по спине. - Лорд Барбатос, меня зовут Кевин, я один из преподавателей Академии, - представился он — в его речи слышался едва-едва заметный фонтейнский акцент, - Подснежник — мой ближайший друг и коллега. Когда госпожа Кусанали почувствовала, что энергия дендро вдруг ослабла, и не смогла дозваться до Подснежника, она тут же пришла ко мне. Я неплохо владею гидромантией, так что я попробовал найти его по воде… тоже не смог. Мы решили пойти к вам, потому что Подснежник говорил, что на несколько дней уйдет в Мондштадт… - Когда мы попытались телепортироваться, мы не встретили никаких преград, - продолжила, окончательно придя в себя, Кусанали, - вы знаете, что это означает и что я могла подумать. Венти похолодел. Отсутствие преград при непрошенной телепортации на территорию другого архонта означало лишь то, что этот самый архонт был мертв. Барбатосу на секунду стало не по себе от мысли о том, что чувствовала Кусанали в тот момент. То есть… то есть этот чужак не просто снес его печати к чертям. Он подавил абсолютно всю защиту на территории. Всю. Что это вообще было за существо?! Откуда оно такое взялось?! Как с ним предполагалось бороться?! - Нас перенесло в этот лес, - продолжила женщина, бесконтрольным жестом заправив выбившуюся прядку за ухо, - стоило немного пройти, и мы тут же увидели… тела. Все… все эти тела. Я сразу их проверила, я знаю, что технически они не мертвы, какое-то непонятное колдовство их здесь удерживает, но… Она дергано вздохнула. - Я останусь здесь и буду постепенно напитывать их энергией, - решительно произнесла она, - потому что сейчас тех крох жизни, что остались в телах горожан, хватает лишь на вот этот последний миг, который кто-то для них остановил. Как только сила заклинания иссякнет, мы получим целый город трупов, если ничего не сделаем. Лорд Барбатос, умоляю, ради Подснежника, позвольте мне помочь. Будь он здесь, он бы попросил того же. Венти очень не понравилась такая формулировка. Неужели Кусанали думала, что... - Я тоже останусь помогать, - кивнул Кевин, - лорд Барбатос, прошу, позвольте нам. Подснежника мы уже не спасем — поверьте, мне горько это говорить, но если госпожа Кусанали не чувствует его совсем, то он с огромным шансом уже мертв — но мы можем спасти людей. Мертв. Его не чувствовала даже Кусанали. Кусанали, которая носилась с ним, как орлица с птенцом, которая за своего подопечного могла пойти биться с Селестией один на один (предварительно потягав архонта за ухо и назвав негодным мальчишкой, который опять куда-то вляпался). Барбатос был уверен, что Кусанали успела перепробовать все методы поиска, которые знала, прежде чем прийти сюда. И она не чувствовала Подснежника. Никто не мог его ощутить. Так же, как Люмин и Софью. ...это было похоже на удар куда-то в грудь со всей силы. Вдох. Выдох. Отставить эмоции. Ты им нужен. Сейчас ты здесь самый сильный, самый старший, ты должен защищать всех. Твои люди еще живы, Андриус, Кусанали и Кевин живы, Паймон жива, ты сам еще жив, Люмин- Люмин и Софья… они… Вдох. Выдох. То неизвестное заклятие могло успеть их спасти. Оно могло успеть спасти даже Подснежника. Еще не все было потеряно. Шесть дней назад все тоже висели на волоске от гибели, но выжили ведь, да? Выжили. Значит, выживут и в этот раз. Как-нибудь. Каким-нибудь чудом. Не думать. Не думать об этом. Даже если… даже если не выживут, не думать об этом. Думай о живых. Думай о живых! Вдох. Выдох. На языке горчила Порча. - Оставайтесь, - кивнул Венти, - спасибо огромное за то, что вызвались помочь. Кусанали слабо улыбнулась и одним движением заправила вновь выскользнувшую прядку за ухо. - Здесь все ваши люди? - она оглядела арену и окружавший ее лес и, дождавшись утвердительного кивка, выдохнула, - отлично. Я приступлю сейчас же. Кевин, просканируй и найди самых сильно раненых. - Уже, - нахмурился мужчина, - одинаково. Все при смерти. Кусанали нервно поджала губы. Венти скрестил руки на груди и вцепился пальцами в локти. Оставь их на мое попечение. Иди искать остальных. Я пригляжу. «Спасибо, Андриус». Иди уже. ***

я должна проснуться я нужна им я нужна ему надо проснуться надо проснуться надо проснуться надо проснуться принцесса ты слышишь меня? прошу отзовись принцесса ты нужна мне ты нужна им ты нужна ей прошу принцесса ты спала так долго мы должны проснуться они не справятся без тебя сестричка моя ты слышишь меня? прошу услышь меня я не смогла спасти тебя я не смогла спаси ее я никого не смогла спасти прошу услышьте меня хотя бы сейчас vennligst hør meg vennligst hør meg vennligst hør meg vennligst hør meg hør meg jeg trenger deg de vil ikke overleve uten deg

*** . . . . . .

...jeg hører deg.

*** Он… так давно здесь не был. После пробуждения он приходил к барьеру лишь один раз — просто ради того, чтобы увидеть, что старый город отныне был для людей закрыт — и больше здесь не появлялся. Не было ни смысла, ни желания. От ветряного купола разило Порчей, и Венти представить боялся, какая концентрация проклятой энергии была внутри; именно поэтому он изначально и собирал зараженные слезы, именно поэтому он и хотел восстановить лиру — чтобы можно было выманить Двалина и не идти в логово самим. Не вести туда Люмин. Теперь же барьер, когда-то матово-бирюзовый, то и дело мерцавший беловатыми ветряными сполохами, и вовсе был непрозрачно-черным. Что творилось за ним, Венти представлять не хотел. Но этот барьер был в некотором роде его последней надеждой. Архонт в упор не мог почувствовать никого и ничего за ним — а значит, был шанс, что и Подснежник, и Люмин, и Софья находились именно там, в старой столице. Это немного поднимало дух. Если Венти обойдет заслон по периметру и не найдет тело Дендро Архонта, значит, можно будет с уверенностью сказать, что он внутри; а если он был внутри, то и у девчонок шансы оказаться живыми значительно повышались. Барбатос, закрыв ладонью рот, проморгался и огляделся. По правую руку возвышалась стена оврага, которым обрывались Горы Светлой Короны — высокие плоскогорья к северо-западу от Мондштадта, по левую глухо гудел, закрывая обзор, черный щит Бездны, и архонт шел по узкой щели между скалами и губительной магией. От резкой вони Порчи слезились глаза. С одного бока — чернота, с другого — темно-серые камни, над головой чернильное предрассветное небо, за поволокой невольных слез не было видно ни зги, а впереди белело непонятное пятно… Венти замер. И тут же сорвался на бег. ...Подснежник лежал лицом вниз. На прозрачно-серебряной ткани верхней туники расползлось бесформенно-уродливое темное пятно в области сердца. Он не дышал. Венти не услышал сердцебиения. Барбатос опустился на колени около тела, перевернул его и подтащил к себе, придерживая под спину. В какой-то отчаянной попытке прижал два пальца к чужой шее и ничего не нащупал. Сглотнул. Выдохнул, на секунду зажмурившись и поморгав. Подснежник даже в своей черно-белой одежде обычно умудрялся выглядеть ярко, сверкая на солнце браслетами из черного дерева и цепочками на ступнях, но сейчас он казался бесцветным. Смугловатая кожа посерела; Венти дрогнувшей рукой сдвинул, а потом и вовсе стянул с лица повязку — и уставился на широко распахнутые бездонно-черные глаза, окаймленные угольными разводами Порчи на веках и больше походившие теперь на вулканическое стекло. На побледневших губах и подбородке застыла тонкая черная полоска; на груди пятно расплылось куда сильнее, чем на спине. Венти оторопело перевел взгляд туда, где Подснежник лежал до этого. Трава казалась покрашенной углем. Вдох. Выдох. Это… это казалось таким неправильным. Неестественным. Невозможным. Подснежник выглядел почти что не собой — словно это похожее на куклу тело, испачканное в собственной зараженной крови, принадлежало кому-то другому. Не Подснежнику. Не никогда не унывавшему и острому на язык богу мудрости, любившему висеть вниз головой на ветке, придумавшему шрифт для слепых и шатавшемуся на грань за мертвецами, как к себе домой. Не ему, горевшему своим преподавательским делом, всем сердцем обожавшему человечество и зиму в человеческом теле. Не ему. Кому угодно, только не ему. Подснежник был жизнью, истинным воплощением этого непредсказуемого аспекта своей стихии, тем, кто мог найти выход в любой ситуации и помогал этот выход искать всем вокруг. Жизнь не могла умереть. Это была аксиома. А на самом деле оказалось — теорема, которую так легко опровергли единственным контрпримером. Венти ведь… Венти ведь даже наговориться с ним толком не успел. Они встретились лично едва ли неделю назад... «Прости меня, - он мягко провел ладонью по лицу юноши, закрывая тому глаза, и что-то внутри в эту секунду оборвалось, - прости. Ты был прав. Никудышный из меня архонт — на собственной территории не сумел уберечь ни своих людей, ни тебя». Астарот будет плакать, почему-то вдруг подумалось. Если у нынешней Астарот осталась хоть частичка того сердца, что было у нее пятьсот лет назад, она будет плакать. Сглотнуть. Проморгаться, с силой жмурясь. Держись. Венти нагнулся и легко-легко поцеловал архонта в лоб. ...и тут же выпрямился, вздрогнув. Он приложил ладонь к чужой груди, не боясь запачкаться об черную кровь, и, все поняв, несдержанно ахнул. Гнозис. Его не было. Спину словно окатили ледяной водой. Бездна забрала дендро-гнозис. Они убили Подснежника, чтобы тот не поднял тревогу, и забрали его гнозис. А если наоборот — если убили, выдрав гнозис, то насколько… насколько больно он умирал? Подснежник, Бездна все пожри, Подснежник, прости его. Прости. Прости за то, что последние секунды ты доживал в мучительной боли. Прости его… Надо… надо встать. Надо перенести Подснежника к остальным, надо утешить Кусанали, надо позвать Мурату, раздать какие-то последние указания, потому что перед битвами всегда находятся непонятно откуда взявшиеся указания, которые обязательно нужно всем вокруг раздать, потому что они очень важные, потому что иначе все развалится, потому что иначе никак… Сейчас. Сейчас он… сейчас он продышится и встанет. Пять секунд, мир. Дай ему пять секунд. Хотя бы продышаться. Венти перехватил Подснежника под руками и прижал к себе, положив его голову себе на плечо и прикрыв глаза. От чужих волос совсем чуть-чуть, но все еще пахло древесной корой и далекими южными цветами. Все еще пахло, последними нотками пробиваясь сквозь резкую и горькую вонь Порчи. Все еще пахло. Все еще. (Почему, неизвестная сила? Почему ты не защитила его? Почему ты выдернула из лап смерти всех, но не его? Это твоя месть ему, Изнанка, за то, что он смел перечить тебе?) ...послышались мягкие шуршащие шаги. Барбатос не дернулся. Все равно свой — чужие бы подплыли бесшумно или вовсе ударили бы издалека. А раз свой… Свой поймет. Свой все поймет. Шаги замерли совсем рядом. - Лорд Барбатос. ...этот голос он правда не ожидал услышать. Венти открыл глаза и обернулся. Справа от него присел на колени, запахнув светло-серый плащ, мужчина на вид лет тридцати. Его пепельные вьющиеся волосы были убраны в низкий хвост, заплетенный синей лентой; несколько прядок выбились, свободно повиснув и закрыв бледное лицо с огромным шрамом от старой зараженной раны, расползшимся на щеку, губы, правый глаз и лоб. Светло-стальные глаза, в мирные дни отливавшие почти что нежно-голубым, казались отражением грозового неба. - Nous devrions aller, - тихо произнес гость, встретившись взглядом с Барбатосом, - леди Мурата уже в лагере. Она была… несколько ошарашена увиденным, но госпожа младшая властительница уже объяснила ей ситуацию. Именно госпожа Кусанали обратилась за помощью ко мне, леди Аделаида уже обо все предупреждена. Венти не ответил, отвернувшись. Ни пришествия, ни какой-либо попытки дозваться со стороны Мураты он не почувствовал. Похоже, Кусанали быстро взяла богиню в оборот. Она всегда была бойкой девочкой… Мужчина помолчал. - C'était un homme juste. Un imprudent, mais juste, - прошептал он, взглянув на Подснежника, - je suis désolé. Венти выдавил горькую улыбку. - Il était vraiment téméraire, bien trop téméraire, - он безучастно пронаблюдал за тем, как фонтейнец осторожно разжал его руки и забрал тело себе, взяв его, как самый драгоценный на свете хрусталь, - et j'étais trop lent. - Будь вы быстрее, тел было бы два, - покачал головой мужчина, плавно поднимаясь на ноги, - лорд Барбатос, нам нужно идти. На ваших землях все еще находится существо неизвестной природы, связанное, по моим подозрениям, с Орденом Бездны, которое играючи разобралось со всеми слоями архонтской защиты, и нам все еще нужно защищать людей. У нас будет время оплакать павших. ...он был прав. Венти и без того засиделся. Он вечно опаздывал, а сейчас позволил себе медлить. Все горевали, но бездействовал только он один. Нужно было идти. Защищать живых. Подснежник на него бы еще и наворчал за то, что Барбатос опять тормозил по поводу и без. - Allons-y, - Венти одним рваным движением поднялся на ноги и уже приготовился телепортироваться… Но помедлил. Шумно выдохнул. Облизал пересохшие губы. - Merci, Lunatic. Merci d'être venu. Лунатик ему только призрачно улыбнулся здоровым уголком рта. В стальных глазах мелькнуло понимание. - Не за что, лорд Барбатос. Allons-y. *** ...холодно. Было холодно и больно. Боль росла из костей лесами раскаленных добела игл, распарывавших мышцы и сухожилия, скатывалась капелькой пота по виску, скручивала кисти и жгла глотку желчью, стальным обручем сдавив голову; боль гудела белым шумом в ушах, резала глаза светом, не давала дышать. И был холод. Мягкий, испуганный и далекий-далекий, как просвет меж деревьев посреди чащи. Надо было добежать до него. Босиком сквозь бурелом, по почерневшим голым веткам, по колкой пожухлой траве, по вязкой хлюпающей трясине, зажав рот рукой, чтобы не дышать ядовитым болотным духом и пеплом сгоревшего леса; как угодно, лишь бы добраться. Холод был спасением. Холод был жизнью. Добежать. Проснуться. Схватить маленькую колючую снежинку — и… ...проснуться. Она распахнула глаза с резким вдохом и тут же со скулежом зажмурилась — внезапно сменивший темноту свет ударил по гудевшей голове, и Люмин показалось, что в ту секунду в ее виски кто-то вбил по гвоздю. Ее тут же осторожно взяли за плечо и перевернули на левый бок, дав уткнуться во что-то мягкое, и тот отвратительный свет, пробивавшийся даже сквозь плотно закрытые веки, наконец-то исчез; девушка, дрожаще дыша, стиснула в кулаке первое, что попалось под руку. Ткань. Плотная, очень теплая и мягкая-мягкая на ощупь. Холод, родной, нежный, спасительный, коснулся ее правого виска и плеча, и Люмин почти что расплакалась от облегчения — огненные иглы подостыли, и тиски на голове ослабли, и она смогла сделать полноценный глубокий вдох. И тут же лающе закашляться, согнувшись и зажмурившись. Вонь от Порчи стояла такая густая, что девушке показалось, будто ей провели наждаком по глотке и по глазам заодно. Ресницы намокли. Она почувствовала движение под собой — только сейчас до нее постепенно начало доходить ощущение окружающего мира, и, похоже, она лежала на чьих-то коленях, отвернувшись к чужому животу — и через несколько секунд ей на лицо легло что-то невесомое, похожее на тонкий платочек, спасительно пахнувший морозом и легко-легко холодивший щеки и губы. Люмин тут же прижала его ладонью. Тошнота медленно отступила. «Ты проснулась». Люмин испуганно дернулась. Этот голос… этот низкий рокочущий голос, отдававшийся в голове, почему он казался ей знакомым? Где она… Двалин. Холод. Софья. Это точно была Софья. Софья была с ней, здесь, и здесь же был Двалин, и- - Паймон здесь? - прохрипела Путешественница, не убирая платок от лица. Вышло глухо и едва ли разборчиво, но оставаться один на один с тошнотворными миазмами Порчи даже на долю секунды было выше ее сил. «Паймон?.. а, та маленькая пищащая феечка, назвавшая Барбатоса бардом-без-слуха. Нет. Ее здесь нет.» Где… где тогда Паймон? Что с ней?! Она жива?! Тот Вестник с ней ничего не сделал ведь, да? Ничего? Сердце заполошно заколотилось в пустой груди. Люмин насильно заставила себя глубоко вдохнуть и медленно-медленно выдохнуть. Не помогло. Паймон. Где Паймон? Что с ней случилось? Пожалуйста, кто-нибудь, скажите ей, что девочка была жива. Пожалуйста, скажите, что с ней все было в порядке. Что малышку забрали оттуда. Что она смогла предупредить всех остальных о том, что рядом находился еще один Вестник с аурой куда более страшной, чем у всех его собратьев вместе взятых, и что мондштадтцы могли быть в опасности. Пожалуйста, скажите, что со всеми остальными все было хорошо. Что… что с Подснежником все обошлось. Что они с Софьей зря перепугались, что Подснежник был жив, хоть, наверно, и не совсем цел, пожалуйста, скажите, что для остальных — и для мондштадтцев, и для ее сородичей — все обошлось, скажите, что Вестник не тронул хиличурлов из лагеря в расселине, что Подснежник и Паймон были живы, что кто-то сумел предупредить Джин, пожалуйста, скажите ей, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста… «Сосредоточься на себе, - чужая рука призрачно-легко похлопала девушку по плечу, - ты ничем не сможешь им сейчас помочь, как ни убивайся. Остается только верить в них. Позаботься о себе. Тем, кто сейчас в степи, от твоего волнения ни холодно ни жарко, а себя ты так только окончательно изведешь». Как… как она вообще могла, какое она имела право сосредоточиться на себе, когда- «Можешь. И имеешь полное право. Не трать моральные силы на то, что ты не способна сейчас изменить». ...легче было сказать, чем сделать. Но у Итера всегда было больше мозгов, чем у нее, так что если его фантом что-то советовал, стоило хотя бы попытаться. - Где мы? «Древняя столица. В башне Декарабиана». Декарабиан, Декарабиан… Люмин не могла вспомнить, кто это мог быть. Подождите. Древняя столица? Та, которая была за барьером и в которой теперь обитал Двалин? Теперь стало понятно, почему здесь было невозможно дышать. Старый город заполонили монстры Бездны, и их энергией здесь разило так, что глаза слезились, а глотку и слизистую носа словно потерли наждачной бумагой. Еще и боль в ногах усилилась и расползлась на все тело ломотой в конечностях… Отвратительно. Люмин оказалась совершенно беспомощной, лишившись возможности ходить, и это при том, что она, вообще-то, попала в самое сердце вражеского логова, туда, куда все это время с переменным упорством и степенью целеустремленности собиралась, и ей нужно было исцелить Двалина, а еще с ней была абсолютно беззащитная перед магами и тем более Вестником Софья! Какой Бездны Люмин решила, что у нее есть время расклеиваться именно сейчас?! Сейчас, когда ее защита и сила так необходима всем вокруг нее? Она должна была собраться, встать — или сесть, учитывая то, что ноги, похоже, все еще отказывались работать — и начать что-то делать. Она должна была забраться на Двалина и исцелить зараженные кристаллы на его спине, она должна была вывести его и Софью из старого города и привести к Венти, она должна была предупредить Джин и подготовиться к бою с Вестником, который обязательно кинется за сбежавшим драконом в погоню, она должна была разыскать Паймон и Подснежника, она столько всего должна была сделать, а вместо этого валялась тряпичной куклой на коленках Софьи и страдала из-за того, что ей, видите ли, было плохо! Всем было плохо, не ей одной! «Подъем, Люмин», - мрачно скомандовала она сама себе и, зажмурившись, перевернулась на спину. Телодвижение отозвалось гудением в голове, и Путешественница с силой выдохнула через нос. Дышать. Дышать, медленно, так сказать, с чувством, с толком, с расстановкой, вдох, выдох… Боль в голове поутихла, и девушка на внутренний счет «раз!» оперлась рукой на чужие ноги, мысленно попросив у Софьи прощения, и попыталась сесть, но была остановлена на полпути ладонью, непреклонно надавившей ей на плечо. - Софья, я в порядке, ч-честное слово, - прохрипела Люмин; ноги сильно ломило, так, что хотелось выкрутить их, как вручную выжимаемую тряпку, лишь бы это ощущение наконец-то унялось, и глотку сдавливало тошнотой, но нужно было встать и что-то делать, потому что Люмин сейчас была единственной, способной всех спасти — не на гуслярку и зараженного дракона же перекладывать свои обязанности героини, - я сейчас вот встану, на Двалина залезу, и все будет хорошо! Ей не ответили ничего. Только надавили на плечо посильнее, молча упрашивая лечь назад. - Софья, - у Люмин все силы уходили на противостояние собственному поломавшемуся организму, и энергии на спор с упрямой снежнянкой у нее не оставалось, как и терпения, - дай встать! Не тебе же Двалина лечить, в конце концов! «...она говорит, что ты рехнулась, раз хочешь в таком состоянии куда-то ползти геройствовать». А почему она- ...о, Бездна… Люмин застыла. И, будто моментально лишившись всех сил, послушно улеглась назад. Дыхание перекрыл комок в горле. Софья. Софья, великие Семь Стихий, Софья, она же… Ей не показалось. Ей тогда не показалось. Она действительно… Вестник действительно привел свою угрозу в действие. Он правда отрезал ей язык. Софья больше не могла говорить. Не могла петь. ...что она наделала. Тьма, что она наделала?! Почему Люмин это допустила, как она это допустила, почему она ничего не сделала тогда, почему она не остановила Вестника?! Почему она не бросила в него хоть какой-то ураган, хоть самый слабый?! Почему она не ударила его огненным хлыстом?! Почему она не швырнула в него хоть что-нибудь, хоть маленький камешек, что угодно?! Почему ее в тот момент так заклинило, что она просто сидела и смотрела, как Вестник напал на ее беззащитную подругу?! Люмин задавленно всхлипнула. Зажмуренные глаза обожгло солью. Она должна была спасти Софью и не спасла. Даже не попыталась. Просто поддалась страху, не сделала ничего, сложила лапки и решила — ну мне же так страшно, я не могу двигаться, извините, но сегодня без меня! Она не защитила Паймон, она не догадалась предупредить архонтов, и это при том, что у нее было предостаточно времени на то, чтобы хотя бы позвать Венти, взять агат из пространственного кармана и докричаться до Мураты, которая примчалась бы в ту же секунду! У нее были способы защитить подруг, и она не воспользовалась ни одним! Что она за бездарная и бестолковая героиня. Как она вообще героиней после такого зваться может, если в ней ничего героического нет? Джин бы сделала лучше. Дилюк бы сообразил быстрее. Будь на ее месте Венти, ничего бы не произошло. Софья, Паймон, простите, простите, пожалуйста, что вам в подруги досталась такая беспомощная дуреха, которая не смогла ни до чего вовремя додуматься… Люмин поняла, что плакала, только когда ее мягко взяли за правое плечо и развернули обратно на бок, дав уткнуться лицом в живот и совсем по-детски стиснуть ткань верхнего платья в кулаке. Девушка дрожаще вдохнула ртом, выдохнула и сглотнула, стиснув зубы. Нельзя. Она не могла плакать. Она отделалась легче всех, ей всего-то прилетело сапогом в висок, судя по тому, что она запомнила, ей не отрезали конечность и не лишили голоса, у нее, в отличие от Софьи, шанс полностью восстановиться был вполне реальным! Она за все свои десять тысяч лет попадала в столько передряг, ее столько раз калечили, и именно сейчас она решила разныться из-за того, что у нее болели ноги и голова? Серьезно, Люмин?! Серьезно?! Какого черта, Люмин. Какого черта ты подумала, что у тебя было право выставлять свои страдания напоказ и ныть, как младенец, заставляя других утешать тебя, когда у этих самых других проблемы были стократ больше. Тебе не отрезали язык, лишив возможности заниматься главным делом своей жизни и едва не убив, тебе не сказали, что человек, который тебе нравился, скорее всего мертв, все, что с тобой произошло, поправимо, так что хватит, черт подери, разводить сопли! Это ты должна была утешать Софью, а не наоборот! Кто тут, в конце концов, избранная богом ветра героиня, ты или она?! …ее нежно погладили по спине. Утешающе. Как молчаливое «я здесь, я с тобой». И Люмин, не сдержавшись, разрыдалась в голос, уткнувшись подруге куда-то в бок и обняв ее за талию обеими руками. Почему… почему Софья, лишившаяся из-за ее медлительности и тупости всего, утешала ее? Она имела полное право оттолкнуть ее или вовсе сбросить с башни, и Люмин думала, что девушка должна была так сделать, но снежнянка вместо этого гладила ее по спине и тихо напевала без слов незнакомую песенку, будто бы баюкая расклеившуюся подругу. Если бы Люмин была умнее, сообразительнее, если бы Люмин доверилась ей сразу, всего можно было бы избежать. Гуслярка же говорила ей, что чуяла беду, что что-то было не так, но нет, Люмин же всех умнее, Люмин же знает, что делает, Люмин же кармический Гудини и даже если что-то и делает не так, то никогда не получает за это по голове! Если бы она сразу выяснила, что стряслось в племени, если бы она не поверила незнакомому митачурлу на слово, если бы она поверила Софье, если бы она хотя бы все сделала правильно, всех несчастий можно было бы избежать. Нужно было сразу предупредить Венти, что в Вольфендоме активизировались маги Бездны, а она не догадалась. Нужно было сразу попросить Подснежника телепортировать весь тот лагерь к дереву Веннессы, к ее соплеменникам, чтобы хиличурлы из расселины оказались в безопасности, а она не догадалась. Нужно было атаковать Вестника, едва тот подошел к ним, и звать на помощь всех подряд, а она не догадалась. Она ни до чего не догадалась, и из-за нее Софья осталась без голоса, без языка и с горем от смерти друга. Из-за нее Софья могла просто-напросто умереть там, в расселине. И Софья… и Софья все равно утешала ее, гладя по спине холодной рукой в перчатке. За что… почему она… почему она успокаивала ее? Почему?.. Люмин ее не заслужила. Люмин оставила ее калекой, а она, словно позабыв об этом, все равно успокаивала свою подругу и забирала, как могла, ее боль своим холодом. - Софья, прости, - проскулила шепотом Путешественница, - прости, я должна была спасти тебя, я должна была послушаться тебя, тогда все было бы хорошо, тогда бы Подснежник не погиб бы, тогда тебя бы не искалечили, это все моя вина, ты же предупреждала, я должна была послушаться, прости, пожалуйста, прости… «Она говорит, что ей не на что злится. Она наоборот рада, что хотя бы ты жива». Люмин коротко вздрогнула. - Но… «Она говорит, что знает, что ты не могла иначе. Что если бы ей сказали, что где-то были раненые снежнянцы и требовалась ее помощь, она бы тоже кинулась туда, никого не слушая. Смерть Дендро Архонта никто из вас предотвратить не мог — ни ты, которая не может даже встать, ни та маленькая феечка, ни она, в которой магии — кот наплакал. Я удивлен, что Наместник сохранил ей жизнь. Кроме тебя, в приказе Принца никто иной не значился». ...что? - В приказе… Принца? - Люмин, заставив себя глубоко дышать, даже смогла перевернуться на спину, нашарить уроненный платок и положить его обратно на лицо, - что за приказ? «Принести тебя в безопасное место и удерживать тут до поступления следующих указаний, - в гулком драконьем голосе послышались нотки неодобрения, - он собирался уничтожить Мондштадт. Он сказал, что ему опостылело играть по здешним правилам и что настала пора делать то, за чем он сюда изначально и прибыл». ...Люмин похолодела. Все предыдущие мысли тут же вылетели из головы, оставив одну-единственную, багрово-красным пульсировавшую вместо сердца. Только не то, о чем она подумала, только не то, о чем она подумала, только не- «Он хочет по очереди уничтожить все семь наций. «Вернуть все на круги своя», как он выразился. Первой его жертвой стал Мондштадт. И я полагаю, что от Мондштадта сейчас остался только этот трус Барбатос. Мне не жаль». *** Он не успел прийти в себя после телепортации, как его уже сгребли в костоломные объятия, ощутимо придушив. - Чтоб тебе пусто было, Барбатос, - просипела, прижав его голову к своему плечу, Мурата — бог ощутил, как женщину била крупная дрожь, - еще раз так напугаешь, я тебя самолично в порошок сотру! Придумал шутку юмора, Бездна тебя сожри! Беспрепятственная телепортация! Голову откушу, если еще раз так пугать решишь, пернатая ты скотина! Селестия, ты живой, Кусанали не обманула, ты правда не сдох… Барбатос не успел ответить — сбоку послышался короткий вскрик, оборвавшийся в ту же секунду, и Мурата моментально выпустила друга из объятий и кинулась к Лунатику, которого уже окружили регентша Сумеру и ученый. Леди Огня, увидев ношу младшего водного бога, рвано вдохнула и зажала рот руками; она на одеревеневших ногах подошла к троице и остановилась за спиной беззвучно плакавшей Кусанали, в растерянности и ужасе глядя на тело архонта. Барбатос заставил себя не отворачиваться — но подойти к ним четверым не смог. Он опоздал. Он опять опоздал. Он был слишком далеко, чтобы успеть прийти. Он не почуял беду заранее. Однажды его медлительность и самонадеянность чуть не стоили ему целого города, но тогда нашлось, кому всех спасти. Но теперь из-за той же самой его треклятой самонадеянности и проклятой медлительности Подснежник был мертв. Бесповоротно, по-настоящему мертв — в стихийном зрении он серостью сливался со скалами и полыми, выгнившими изнутри остовами стволов когда-то высоких величавых деревьев. Мертв. Воплощенная жизнь, следование моменту и любовь к миру во всей своей хаотичной красе — и он был мертв. Из-за Барбатоса, который решил, что если Бездну не было ни видно, ни слышно в самом сердце Мондштадта пять дней, то она сдалась и можно было, ничего не опасаясь, покинуть свой регион. Глупость. Самодовольная непростительная глупость, за которую поплатился не тот. Кусанали прижалась лбом к плечу погибшего юноши и замерла; Мурата, отойдя от шока, бросила на Барбатоса полный потерянности, горькой беспомощности и немого вопроса — за что его, что он сделал, он не успел прожить и тысячелетия, он же был совсем юный, за что? - взгляд и положила ладонь богине цветов на спину, отрешенно легонько похлопав, и опустила руку, а Лунатик что-то тихо сказал Кевину на фонтейнском, и преподаватель, коротко кивнув, наклонился к регентше и прошептал на сумерийском — «Госпожа Младшая Властительница, пожалуйста», различил Венти. «Я не должна была желать тебе смерти, я не должна была никогда даже думать об этом, я так виновата перед тобой, маленький цветок, - она произнесла это почти беззвучно, прошептала одними губами, но ветер услышал ее выдох, - пожалуйста, вернись, я всем сердцем хочу, чтобы ты вернулся, умоляю тебя; если от дарованного мне чуда осталось хоть что-то, умоляю, вернись, как угодно, только вернись...» «Это не твоя вина, Кусанали, - младшая богиня на этих словах вскинулась, выпрямившись, как отпущенная струнка, и обернулась на Барбатоса, из отчаяния и гордости поджав губы, лишь бы не разрыдаться в голос, - это было пятьсот лет назад. Ты не виновата в его смерти. Если кого и винить, то только меня». Женщина не ответила ничего. Она лишь медленно моргнула, прогоняя слезы, и покачала головой, после чего позволила Кевину положить ей руку на спину и увести. Мурата стояла каменной статуей, опустив руки и сжав кулаки, и немигающе смотрела, как Лунатик, оглядевшись, ступил с края обрыва на замерцавший синими разводами гидро-мост, протянутый им над ареной прямо к Андриусу. Водяной бог быстро и плавно прошел над сложенными на каменном полу людьми — Барбатоса передернуло от того, насколько походка фонтейнского судьи походила на невесомый и неслышный шаг Подснежника — и очутился около белого волка; все-таки найдя свободное место у передних лап, мужчина опустился на колени и со всей осторожностью положил свою ношу на камень. Троица призрачных волков, из тех, что сновали по лесу порывами метели, охраняя сон мондштадтцев, тут же подплыла к телу; один из них жалобно потыкался ледяным носом в щеку мертвеца и тихо заскулил. Барбатос не смог заставить себя сдвинуться с места. Не смог подойти к Кусанали, которая вместе с Кевином и Муратой уже вновь оказалась рядом с погибшим архонтом и сидела на коленях на холодном камне арены, прижимая мертвенно-серое тело к себе и обнимая, как любимого ребенка, не смог выдавить из себя ни слова, чувствуя, что любые его попытки попросить прощения ни к чему не приведут и никому не сделают легче, потому что как за такое прощать? Он был слишком самонадеян, слишком безответственен, не смог предугадать, где Бездна ударит, не почувствовал магов на западе Вольфендома, и из-за этого Подснежника убили, заколов гидро-клинком и выдрав гнозис. На секунду в голове промелькнула мысль, что на месте Дендро Архонта должен был быть Барбатос — и, о ирония, будь Барбатос действительно на его месте, он бы даже, наверно, выжил! Даже насильное лишение гнозиса не было на самом деле смертельным. Если бы с Венти сделали то же самое, что сделали с Подснежником, ему было бы оглушающе больно, но он бы выжил — потому что он не был заражен. Бог же мудрости напоминал наполненный до краев сосуд, где черная вода Порчи поблескивала над кромкой, не выливаясь лишь из-за силы натяжения — и удар клинком Вестника, вид ран от которого Венти навсегда запомнил еще в роковую ночь обороны Мондштадта, оказался той самой каплей, которая нарушила равновесие сил. Подснежник умер даже не от ран. Он умер совсем как Набериус — тело просто не совладало с ядом. Рана и вырванный гнозис лишь ускорили процесс, сократив агонию с нескольких часов до, наверно, считанных секунд. Барбатос мог лишь малодушно надеяться, что Подснежник мучился совсем недолго. - ...эти суки вырвали его гнозис, - Мурата шлепнулась рядом с архонтом на свободный клочок земли и свесила ноги с обрыва, пусто уставившись вперед, - урою мразей. Закопаю в вулканический пепел к херам собачьим. Богиня дергано усмехнулась, после чего сгорбилась и сжала волосы меж пальцев у самых корней, уронив голову на грудь. Ее ощутимо потряхивало. ...Барбатос только спустя несколько секунд понял, что она плакала. Все катилось к чертям. Его люди были при смерти, удерживаемые здесь лишь непонятной магией неизвестного спасителя, который лишь невозможным чудом спас мондштадтцев уже дважды. Он не смог защитить чужого архонта. Судьба Люмин и Софьи оставалась неизвестной, но раз Подснежник был не с ними, шансы того, что девчонки были живы, таяли с каждой секундой — может быть, обнаружение их тел для Венти тоже было лишь вопросом времени. Он не мог ощутить их по ветру, но, может, стоило лишь внимательнее ощупать окрестности старой столицы… Простите его. Простите его, он никого не сберег. ...поэтому у него не было права не попытаться еще один раз. «Хроно, я не выполнил обещание, - он подошел к самому краю арены, там, где было немного места и где сидела Мурата, и присел на иссохшую лесную траву, свесив босые ноги, - я не сберег Люмин. Я не знаю, что будет со мной через час и буду ли я вовсе, но… у меня к тебе последняя просьба. Подари мне немного чуда. Пусть то, чему ты меня учила, сработает». В руках материализовалась, брызнув бирюзовыми искорками, лира. Он так хотел, чтобы все разрешилось мирно. Он хотел найти окаменевшие слезы Двалина, практически чистейшие кристаллы анемо, попросить Люмин очистить их и наполнить ими Небесную Лиру — сам он этого делать опасался чисто из-за того, что боялся, что крошечные остатки Порчи, прочно засевшие совсем глубоко в его теле, не выжженные силой Путешественницы и не вымытые из него потоками энергии анемо у дерева Веннессы, попадут в инструмент и либо сломают его, либо испортят плетение песен. Полностью очистить кристаллы куда проще, чем бога. Он хотел лирой выманить Двалина и попытаться словами убедить, что все хорошо, что никто его не бросал, что люди не злились на него, что Бездна обманула его, помутила рассудок болью и ядом — он хотел, чтобы все прошло здесь, в Мондштадте, а не в полной Порчи древней столице. Но, кажется, в Тейвате прошло время сказок, когда божественные планы исполняются так, как задумано, а герои побеждают злодеев, потому что новое зло оказалось слишком умным и решило не ждать, когда герои обучатся, станут сверхсильными и придут в его логово сражаться не на жизнь, а на смерть, и стало бить в спину, исподтишка, давая издевательски короткие передышки и нанося удары сразу в полную силу. Ладно, зло. У героев тоже оставались козыри в рукаве — даже если это была одна-единственная козырная шестерка. Пальцы невесомо коснулись немых струн. Те отозвались едва ощутимой дрожью, сбрасывая оковы долгого сна, и по дереву побежала тонкая-тонкая струйка анемо. - Похоронный марш играть решил? - мрачно поинтересовалась Мурата, - согласна. По нам только его теперь и играть. Если эта дрянь убила Подснежника, снесла к хренам всю твою защиту, чуть не смела с лица Тейвата тысячи людей разом и теперь сидит где-то в твоей степи, преспокойно ждет нас — знает ведь, скотина, что мы точно придем — и в ус не дует, то нам, как бы это помягче сказать, хана. - Не похоронный и не марш, - фыркнул тихо Барбатос, - я понимаю, что хана. Я хочу попытаться выиграть мондштадтцам время, если уж нам с шансом девять к одному конец. - И каким образом? - Сейчас услышишь. Только бы сработало… Мурата замолчала, выжидательно уставившись на него. Барбатос прикрыл глаза. Выдохнул. ...высокий звон едва задетой пальцем струнки вплелся в тишину темного предрассветного часа, растворившись, как капелька в черно-синем штилевом океане. Кап. Кап. Кап, кап-кап, кап-кап-кап. У него была одна особенная сила. Что-то вроде благословения Кусанали, исполнявшего любую ее сокровенную мечту, провидения Фишль или того, как малышка Диона, юная барменша «Кошкиного хвоста» и дочка главы спрингвейлских охотников, никак не могла приготовить невкусный коктейль, сколь бы ни старалась. Эта сила никак не была связана с ветром или энергией анемо, но, быть может, отчасти благодаря ей Барбатос стал богом песен и певцов. Хроно научила его песенному волшебству. Я дам твоему голосу силу изменять мир. Все, о чем поешь, сбудется, если ты того пожелаешь. Твои песни смогут проклинать врагов и благословлять друзей, и каждый, кто услышит твой голос, не сможет не откликнуться. Хроно любила петь. Она знала столько песен, что не хватило бы тысячи лет, чтобы спеть их все; она постоянно пела, сидя в снегу на вершине горы, стоя по щиколотку в ледяной воде, зовя своим голосом заблудших в метели беглецов из древнего Мондштадта к пещере, где можно было бы укрыться от снега и вьюги, развести костер и обосноваться (столетия назад, задолго до Катаклизма, Венти случайно услышал, как тогдашняя глава клана Гуннхильдр рассказывала внуку старую-старую сказку о том, как их далеких предков и их легендарную героиню, саму Гуннхильдр, спас певший им ветер, своим голосом приведя их, моливших о помощи, к убежищу, и грустно улыбнулся — Время стерло из истории само себя). Венти, в ту пору бывший лишь крохотным духом ветра, одним из тысячи, любил сидеть на ладонях богини и подпевать. Хроно, заметив это в первый же раз, только улыбнулась и сказала, что он красиво пел. И однажды предложила научить петь так, как она. Так, чтобы слушал весь мир. Барбатос скучал по ней. Скучал, но эту тоску не мог выразить ни одной песней, потому что все, к чему была причастна, Хроно отдала ему: спасительную песню, которую пели они вместе, люди запомнили как благословение ветряного духа, Храм Тысячи Ветров нынче знали посвященным лишь одному Барбатосу, а поговорка, что семена историй приносит ветер и взращивает время, осталась лишь красивой поэтичной фразой, истинное значение которой забыли даже книги. Все свое Хроно оставила ему одному. Даже память о себе, запретив остальным помнить ее. Но, быть может, в мире от нее еще осталось что-то кроме памяти. Пусть сама она была мертва, мельчайшие осколки ее безграничной силы, казалось, продолжили жить, ожидая своего часа. Венти не знал, кто спас его людей от смерти два раза подряд, но его первой мыслью было — Хроно. Если от погибших богов оставалась их ненависть, отравлявшая все вокруг, то почему от Хроно не могло остаться ее любви и печали, ее последней жажды хотя бы раз успеть спасти всех? Венти не был уверен. Совсем не был. Он, к собственному разочарованию, напрочь забыл, как ощущалась сила богини времени, но другого объяснения пока что просто не находил. Конечно, это всегда мог быть кто-то еще, но… Как бы он ни убеждал себя не обманываться и не надеяться зря, что-то внутри теплело от наивной веры в то, что это действительно были отзвуки силы Хроно, защищавшие Мондштадт даже полтысячелетия спустя. Слушай же первое слово заклятья — Ран его принял от Ринд: чем удручен, то с плеча отряхни ты; сам себя, сильный, спаси. (Фьон да защитит меня от потери, грабежа и гнева властей.) Венти помнил, что это была ее любимая колыбельная. Песня-благословение, заклинающая от всех бед. Ею он убаюкивал разъяренного Альбедо, ее же пел сейчас, в самый темный час суток и самый страшный момент для Мондштадта. Его пение могло защитить и проклясть, исцелять и ранить, и ему хотелось верить, что любимая песня Хроно сумеет попросить мир укрыть его людей от Бездны и дать им уйти, если с самим Барбатосом что-то случится. Что если все окончится катастрофой, избежать которой Мурата уже не надеялась, другие ветра однажды расскажут потомкам жителей города ветров о том, что давным-давно по этим землям ходили два бога, любившие людей. Слова Леди Огня не внушили ему ни капли страха. Бояться возможной скорой гибели от чужеземного чудовища почему-то не выходило — не потому, что у Барбатоса была какая-то внезапная вера в то, что случится чудо и они спасутся, а просто… не выходило. Как будто так и было надо. Может, его разум просто отказался думать о том, что архонт мог не дожить до восхода солнца. Может, боль и чувство вины притупили все другие ощущения. Было просто… спокойно. И Венти услышал, как ему стали подпевать. Он услышал теплое контральто Веннессы, сопрано Джин, рычаще-хриплый голос Андриуса, он услышал Лизу, Дилюка, Кайю, Беннета, Фишль, всех рыцарей, всех приключенцев, всех Фатуи — каждый пел на родном наречии, и это многоголосие звучало прекраснее всего на свете. Он услышал, как на разных языках, сплетаясь в единую гармоничную песню, вместе с ним пели Мурата, Кусанали, что слова Кевина и Лунатика были на фонтейнском языке — потому что душу не обманешь. Душа будет петь на том языке, какой любит больше всего и какой считает родным. Он не услышал Подснежника. Он не услышал Люмин и Софью. Он не услышал Паймон. Но он услышал тот до боли знакомый баритон и вторившее ему тихое-тихое, но все-таки слышное нежное сопрано, и он не смог не улыбнуться, чувствуя, как в груди расцвела искристая радость. Значит, где-то глубоко внутри ты все-таки не желал ему зла, король. Значит, где-то глубоко внутри ты — это все еще была ты, королева. Древле сели девы, семо и овамо — эти путы путали, те полки пятили, третьи перетерли твердые оковы: верви низвергни, вражьих пут избегни. И, может быть, если он услышал даже этих двоих — может быть, все еще могло обойтись?.. ...он убрал руку от струн и открыл глаза. Вокруг все еще было темно. Кевин и Кусанали сидели у лап Андриуса. Люди даже не думали приходить в себя. - ...я не знаю, что ты сделал, но стало полегче, - он повернулся на севшую прямо Мурату. От слез в ее глазах не осталось и следа — только решимость и стремительно разгоравшаяся злость. - Благословил их, - Барбатос убрал лиру и поднялся на ноги, - ...надеюсь. Если это сработало, то точно благословил от всего плохого. - «Это»? - Песенное волшебство. Магия вне элементалистики. - Запрещенными приемами прямо под взглядом Селестии балуешься, - невесело хмыкнула поднявшаяся следом Мурата, - закончишь как Оробаси — мне не жалуйся. - Не закончу, - покачал головой, чуть улыбнувшись краем губ от плохо скрытого искреннего волнения за него в голосе Мураты, бог, - я те времена видел своими глазами, и жертвовать собой ради того, чтобы мои люди могли жить под светом дня и властью других богов, мне бессмысленно — я и так уже тот, под чьей «властью» они живут, и других претендентов на мой трон не наблюдается. А память обо всем, чтобы не болтал, мне не сотрут. Уже пытались, похоже, когда выкидывали меня в спячку, но обломали об меня зубы. Он аж сам удивился собственному тону. Мурата, судя по ее хмыканью и вскинутым бровям, тоже. Значит, вы выступаете? - Выступаем, - Венти обернулся на глядевшего на них Андриуса и кивнул, - позаботься обо всех, хорошо? А в случае чего, твоя мечта времен войны исполнится. ...не смей так шутить. За крылья покусаю. - Не бухти, - чуть улыбнулся архонт, - постараюсь вернуться относительно целым, чтобы было, за что кусать. Выживите. Вы двое тоже. Мертвечину кусать неинтересно. Барбатос даже фыркнул. Мурата, слушавшая это, только беззлобно цокнула языком. Они переглянулись. Молча кивнули друг другу. И, не сговариваясь, телепортировались в степь. *** - ...тебе не жаль?! Вся боль и дурнота тут же оказались позабыты — Люмин, осмелев, распахнула глаза и, не обращая внимания на тут же резанувший по ним синеватый свет от пола и ощущение, что по черепу ударили кувалдой, перевела взгляд на находившуюся по другую сторону круглого этажа башни драконью морду. Похоже, Софья уселась где-то у его задних лап, а сам дракон полностью обвил площадку своим телом, улегшись на внешних выступах. «Ничуть». - Почему?! - Люмин вновь попыталась приподняться на локтях и вновь оказалась прижала гусляркой за плечо. «Барбатос бросил меня. Мондштадт позабыл меня и теперь ненавидит. Мне не о ком сожалеть». Бросил?! Барбатос его бросил?! Он смеялся над ней, что ли?! - Если Барбатос тебя бросил, - процедила, смяв платок в кулаке, Люмин, не спуская взгляд с прищурившегося дракона, - то я… то я не поила рыцарей валяшкой! «Ты не поила рыцарей валяшкой». Люмин рассерженно рыкнула. Все ее предыдущие эмоции… нет, не исчезли — она все еще винила себя за то, что произошло с Софьей, все еще считала себя виновной в том, что Подснежник в итоге погиб, все еще безумно переживала за Паймон, и ко всему прочему известия о том, что Принц Бездны, скорее всего, убил или вот-вот должен был убить всех, кто находился у дерева Веннессы, потихоньку начинали доходить до ее сознания, - нет, ничего не исчезло. Никакая боль не притупилась. Все эти чувства слились воедино, как ручейки сливаются в бурную опасную реку, превратившись в одно. В чистейшую, как хрусталь, ярость. - С чего ты решил, что Мондштадт тебя ненавидит? «Они боятся меня, - в тоне драконьего голоса послышалось раздражение и неприязнь, - они желают мне смерти. Я стал для них чудовищем, будто никогда не было веков, которые я их оберегал. Будто бы не я чуть не пожертвовал собой, чтобы Дурин их не смял в кровавую кашу! И Барбатос… использовал тебя, чтобы своими силами добить меня, не замарав рук, едва я стал для него опасен. Вот, значит, чего стоит божественная дружба?!» Люмин едва задохнулась от злости. Он… Бездна все поглоти, как он смел говорить такое про Венти?! Как он смел вообще предполагать, что архонт мог желать ему смерти?! - Барбатос использовал меня, чтобы спасти тебя, - с этой попытки Люмин все-таки удалось сесть — Софья сдалась, прекратив попытки вразумить разбушевавшуюся шаманку, и поддержала ее ладонью под спину, дав устроиться поудобнее, - он использовал меня, потому что сам был отравлен так, что мама не горюй! Он… он, Уну в свидетелях, я только сейчас это поняла, был готов пожертвовать мной, используя меня как энергетический фильтр, чтобы исцелить тебя от Порчи, потому что знал, что, попытайся он сделать все сам, он только отравится в конец и сойдет с ума! Ты представляешь, чтобы Барбатос хотел кем-то жертвовать? Если я хоть как-то его за это время узнала, то я точно могу сказать, что не представляю! Но он пошел на это, пошел против своих человеколюбивых принципов, пошел против своего обещания защищать меня, хоть я в упор не помню, кому он это пообещал, и все ради того, чтобы хотя бы попытаться промыть тебя от Порчи! Да, Барбатос не идеальный ни разу, он забывчивый, он, как говорят, периодически страдает алкоголизмом, он переоценивает свои силы, он иногда делает что-то опасное без чужого согласия, у него ветер в голове и он ворует яблоки у Паймон, но он ни за что не стал бы желать тебе смерти!!! Она шумно вздохнула и тут же прижала платок ко рту. Першившее горло жгло Порчей. Она уже давно простила Барбатоса. Она не собиралась винить его за то, что он, как она действительно лишь сейчас поняла, без объяснения всех рисков использовал ее в деле, которое при плохом исходе могло привести к ее заражению или даже гибели — в конце концов, с куда большим шансом он сам мог слететь с катушек, пойди что не так, да и Люмин была на сто процентов уверена, что Барбатос во время той экстренной прочистки с помощью анемо делал все, чтобы никто вокруг него не пострадал — в том числе и она. Да и ей ли было винить людей в безрассудности и делании чего-то вперед мозгов? - Так что не смей говорить такое о нем, - припечатала она, - если тебе этот бред вбили в голову маги Бездны, то поздравляю, они навесили тебе лапшу на уши. Я шаманка хиличурлов, мы страдаем от них постоянно, и я знаю, что они такое и с чем их едят. Я не знаю, для чего ты понадобился Бездне, если Принц так силен, что способен убить население целого города одним взмахом руки, но они точно не желают тебе добра! «А ты желаешь?» - Твою мать, я прыгнула за тобой в ураган, чтобы попробовать вылечить тебя! - вспылила окончательно Люмин, взмахнув руками и тут же зашипев — голова резких телодвижений не оценила, - как думаешь, желаю или нет? Ты у меня крылья видишь? У меня не было возможности удержаться в воздухе своими силами, и если бы не Барбатос, я бы шлепнулась на землю и превратилась бы в не очень красивую лепешку, но я все равно прыгнула за тобой, потому что увидела, что ты был отравлен, и захотела тебя вылечить! Я и сейчас хочу тебя вылечить! Я все это время намеревалась припереться к тебе и исцелить тебя, потому что я даже представить боюсь, как больно должно быть от вросших в позвоночник проклятых кристаллов, а я не люблю, когда не враждебным мне существам вокруг меня больно! Да, меня саму все еще мутит, а ноги выкручивает, и, кажется, такими темпами меня вырвет на эту башню, потому что мои раны, как оказалось, ни черта не затянулись, а Порчи тут столько, что я скоро сдохну, но я все еще намереваюсь потратить все свои силы на твое лечение, и поверь мне, каждый человек в Мондштадте тоже отдал бы всего себя ради тебя, если бы мог, потому что они все помнят, что ты их спаситель, хранитель и защитник! Они ничего не забыли! Джин не забыла, Лиза не забыла, Эмбер не забыла, никто не забыл! Они любят тебя. Барбатос любит тебя. Я, может быть, и не люблю тебя так, как они, но ты — живое создание, а каждое живое создание заслуживает жить без боли! «Даже маги Бездны?» - ...так, с темы не съезжаем, - прокашлялась, поостыв, Люмин, - короче, я надеюсь, ты проникся и теперь позволишь мне помочь тебе. Я пока что еще не осознала, что Мондштадта, возможно, больше нет, я еще немножечко в боевом неадеквате, если можно так выразиться, и сейчас готова горы свернуть, потому что я зла. Поэтому сейчас я заползу на тебя и стану тебя лечить, а попутно мы свалим из этой башни и попытаемся хоть как-то помочь Барбатосу, потому что иначе, похоже, ему тоже придет конец, а я не хочу этого, потому что я- Она моментально заткнулась. Ей просто не хватило дыхания договорить. Софья легонько похлопала ее по спине, и Путешественница, дрогнув, выдохнула. Не думай. Не думай о том, что Принц, возможно, уже убил и Венти, что Фишль, Беннета и Кли больше нет, что никого больше нет, что ты вернешься в руины… не думай. Отключись и не думай. Сосредоточься на Двалине, потому что каждый в Мондштадте отдал бы свою жизнь за дракона-хранителя, если бы пришлось, и не думай. Не горюй и не думай. Будет время оплакать мертвых. Сейчас нужно было биться за остатки живых. Двалин молчал. Сердце билось гулко и зло в пустой груди. Софья положила ей руку на плечо и мягко, но настойчиво заставила девушку опереться спиной на нее — Люмин облегченно выдохнула, только сейчас ощутив, что сидеть прямо было тяжело. Вдох. Выдох. Не думать. Держать голову пустой, потому что иначе Люмин точно придумает худший вариант развития событий и станет гадать, что ей теперь делать, если Паймон мертва, если приключенцы мертвы, если рыцари мертвы, если Элла тоже мертва, если даже- если уже даже Венти мертв… Не думай. Ни о чем не думай. «Ты… хочешь помочь мне». - Хочу. Всегда хотела. «И ты ручаешься, что Барбатос тоже хотел мне помочь, а не убить меня твоими руками». - Клянусь своей жизнью. «И ты клянешься, что избавишь меня от боли». - Либо излечу тебя до конца, либо подохну в попытках отбиться от тех, кто захочет мне помешать спасти тебя. Софья предупредительно сжала ее плечо. Люмин только положила свою ладонь на чужую и чуть стиснула ледяные пальцы в ответ. Двалин внимательно поглядел на Путешественницу, прищурив раскосые глаза. «Тогда вылечи меня, пока я буду помогать вам. Принц мне не нравится. Его аура, как и аура Наместника — не аура магов Бездны и обычных Вестников или Чтецов. Она страшна, как смерть, и до жути чужеродна. Мне все равно, кому помогать — я все еще не верю твоим словам о намерениях Барбатоса, но и добровольно следовать приказам Принца я не могу. Но ты права. Мне больно. И если ты избавишь меня от боли, я помогу тебе спасти Барбатоса». Люмин облегченно выдохнула в платок, только сейчас поняв, что не дышала. «И еще, - Двалин плавно поднялся на лапы и спрыгнул с башни, шумно взмахивая узорчатыми крыльями, - эта чужачка… Софья… просит тебя не клясться смертью. Она говорит, что смерть на тебя и без того словно глаз положила, так что не буди лихо, пока оно тихо. Ради нее». *** Степь перед деревом Веннессы выглядела потусторонне жутко. Все палатки стояли на своем месте. Не убранные кем-то на ночь покрывала лежали на траве, и на них до сих пор оставались такие вмятины и складки, как будто на них кто-то все еще отдыхал. Раскрытые книги обложками вверх, чтобы страницы не перелистывало ветром, пара зажженных фонарей тут и там, недоеденный бутерброд… И тишина. Абсолютная мертвая тишина. Не шелестела трава. Не шепталась листва древнего древа, замерев в ужасе. Не пел ветер. Пусто. Это ощущалось пусто. Отсутствие всяких звуков давило на уши, а полное ничего на месте когда-то прочной архонтской защиты — на грудь; Венти даже не предполагал раньше, насколько остро он ощутит то, что его энергия, пропитывавшая ранее весь Мондштадт, такая незаметная обычно, исчезла. Он перешел на стихийное зрение — и ахнул. Серым было все. Ни зелени дендро, ни охры гео, ни полупрозрачной бирюзы анемо, ни синевы гидро в ближайшей речке — ни-че-го. Все вокруг в один миг лишилось элементальной энергии, пронизывавшей Тейват. По спине пробежал холодок. - Видишь, да? - прошептала напряженно Мурата. - Вижу, - коротко кивнул Барбатос, оглядываясь. Внутренности медленно, но верно начала сковывать паника. Тихо. Слишком тихо. Слишком безжизненно. Ничего вокруг не было. Все вымерло. Земли Мондштадта в самом сердце энергии анемо, у дерева Веннесы, где сплетались в плотный узел корни Ирминсула, словно иссушили, начисто лишив элементов. ...где вообще был предел силы Принца - в том, что по их души пришел именно Принц Бездны, Барбатос уже не сомневался - и существовал ли этот самый предел? И где был сам Принц?

О, вы даже не слишком сильно опоздали. Я думал, вы ближе к рассвету очухаетесь после того, как мой Наместник того парнишку прихлопнул, а сейчас еще не светает. Ради такого я соизволю даже показаться вам лично.

В кроне дерева оба архонта заметили шевеление, и с ветки спрыгнуло, спружинив, нечто. Абсолютно черное, настолько, что казалось, что смотришь в провал в пространстве, а не на что-то существующее. Барбатос непроизвольно поежился, передернув плечами, и призвал лук — ощущение сжатого в руке оружия совсем немного, но успокоило его. Остановить сковывавшее ледяными кандалами конечности чувство, что на него и Мурату надвигалась сущность, превосходившая по силе не только их, но и, наверно, саму Асмодей, оно не смогло.

Асмодей? Ваша маленькая королева-пленница, братишка которой до сих пор шатается по Тейвату, как неприкаянное умертвие? О, дорогой мой архонт, бери повыше. Ваш никчемный Демиург бросил вас и сбежал, поджав хвост, едва понял, что я прорвался в его мир. А перед этим он попытался сжечь соседнее измерение, понадеявшись, что вместе с миром сгорю и я. Что за идиот...

...Барбатос совсем не по-храброму сглотнул. Принц неторопливо, смакуя каждый шаг, приблизился к ним и остановился в нескольких метрах. Ростом он был, наверно, как сам архонт, может, немного повыше, и, прищурившись и очень внимательно приглядевшись, можно было с трудом различить, что его броня состояла не просто из непроницаемо черного дыма, а из крупных чешуек, как у драконов. У Принца не было черт лица — все закрывал плоский шлем, сверху заострявшийся в подобие двух узких вытянутых рогов, как у Двалина; доспехи были сплошными, без разделения на верх и низ, а руки были облачены в перчатки с острыми когтями и шипами по всей длине до локтя, словно колючие плавники глубоководных рыб. На ногах были высокие, до колен, сапоги — просто черные гладкие сапоги на небольшом каблуке, подделанные, наверно, под стальные. Принц, заметив изучающий взгляд, хмыкнул и издевательски развел руки, по очереди согнув и разогнув пальцы и явно наслаждаясь процессом.

Нравится, я погляжу? Это не перчатки. Это мои настоящие когти. Я старался.

- ...зачем?

Зачем что?

- Зачем ты… - настороженно нахмурился Барбатос, - все это делаешь? Какова твоя цель? Принц склонил голову к плечу — и Барбатос мог поклясться, что он понятия не имел, как, но он почувствовал, что чудовище оскалилось, ничуть при этом внешне не изменившись.

А кого из нас ты спрашиваешь?

…архонта словно окатили ледяной водой. Стоявшая сбоку Мурата дернулась, коротко вдохнув и распахнув темно-красные глаза. Вот почему. Вот почему ему сразу показалось, что голос Принца был странным — высоким и низким одновременно, шипящим, хриплым и вместе с тем певучим, настолько подсознательно неправильным и при том красивым, что становилось до онемения жутко. Это был не один голос. Их было два. Первый был повыше, плавным, приятным на слух, и в другое время архонт бы с превеликим удовольствием спел с обладателем этого теплого тенора, а другой — хриплый, скрежещущий, рокочуще-низкий, сам как будто разбитый на несколько голосов, один из которых был настолько низким, что звучал даже не как человеческая речь, а как неразборчивый гул, отдававшийся в костях — не внушал ничего, кроме беспричинной паники и желания закрыть уши руками. То есть… то есть Принц не был единым существом? Их было двое?!

Если тебе важно мнение этого мальчика — то, ну… ай, я не помню. Он что-то там лепетал о том, что хотел сжечь архонтов к чертям собачьим, за что-то там отомстить, кого-то там свергнуть… обычный вот этот весь геройский бред, ну, вы оба знаете этот типаж людей, я полагаю. А что до меня…

Он развел руки в стороны и пожал плечами.

Я только хочу вернуть все на круги своя. Вернуть мир в состояние равновесия. Вы этому равновесию, извините, мешаете. Совсем чуть-чуть, но мешаете. Каждый из вас по капельке, по крупице кладет на одну чашу весов, не давая другой ничего для противовеса, и весы склоняются все ниже и ниже. А я не хочу, чтобы они так склонялись. Я хочу равновесия. Равновесие — это хорошо.

- О каком равновесии ты, хер с горы, говоришь, - прорычала, очнувшись, Мурата, - у нас тут все в равновесии! И отпусти мальчишку, тело которого ты занял!

Не-а. Не хочу. У него такое удобное тело, вы знаете? Если правильно оплести его магию моей, то получится неубиваемый симбиоз — его силу не чувствуют радары, настроенные на мою силу и ее производные, а потом моя сила срубает эти радары под корень. Красота, согласитесь? У нас вышло такое выгодное сотрудничество с ним.

- В умных фонтейнских книжках то, о чем ты говоришь, называется абьюзивными отношениями, - фыркнула мрачно богиня и выхватила из воздуха затрещавший искрами огненный хлыст, - отпусти пацана и вали отсюда. У нас тут самое равновесное равновесие из всех равновесных равновесий во всем свете, ты не по адресу. Принц на это только глухо засмеялся.

Клянусь, я с вас не могу. Вы такие забавные. Посадить бы вас в аквариум и смотреть, как вы туда-сюда снуете, как тупенькие рыбки. Вот ведь… вы, зверушки моей драгоценной сестрицы, такие милые, но при этом совершенно бесполезные. Буквально как домашние животные. Жаль даже, что у меня аллергия на шерсть.

- Заведи сфинкса, - внезапно для себя съязвил Барбатос, - или лысую крысу. Сестрица. У этого чудовища была сестра? И почему он назвал их ее зверушками? Они знали ее? ...о, нет. Нет-нет-нет. Только не говорите, что эта тварь была существом того же плана, что и- Если то, о чем подумал Барбатос, было правдой, то… то им точно конец. Без шансов. И не только им, но и Андриусу, и Кусанали, и Мораксу, и всем остальным архонтам, и даже Асмодей вряд ли переживет битву с чудовищем такой природы. Пожалуйста, пусть он ошибся, пусть он ошибся…

Сам заведи, собрат-аллергик.

...откуда?! - Так, все, ты задрал болтать, у тебя голос противный, - рыкнула Мурата, - говоришь, наш Демиург не смог тебя сжечь, да? Она обернулась на Барбатоса и воинственно оскалилась. - У меня есть идея, что с этим сделать. Барбатос? - Слушаю, - с мрачным яростным задором, сменившим глухое смиренное отчаяние — вот ведь, настроение Мураты оказалось на редкость заразным — усмехнулся Венти, поднимая лук и призывая первую бирюзово-белую стрелу, - твоя идея? - Дожечь его к чертовой матери.

...ну, как скажете, малышня. Не обожгитесь только.