Люми-Люмичурл

Da jeg så meg selv ødelegge min brors rike, gråt jeg, "Tilgi meg, bror, jeg kan ikke stoppe dem fra å fortrylle med stemmen min og hendene mine." Han hørte meg ikke og likevel sa han: "De vil betale for det de har gjort mot oss." Da jeg så meg selv brenne hjemmet mitt til aske, gråt jeg, "Tilgi meg, mitt folk - disse flammene er mine, men jeg vil ikke at denne forbannelsen skal ramme deg." Broren min hørte meg ikke, og likevel sa han: 'Siden det ikke er noe hjem for meg å beskytte, vil jeg vie hele livet mitt til å redde deg, for det er ikke noe annet å redde.' Da jeg så meg selv forsegle deg, gråt jeg, "Tilgi meg, for jeg skulle ønske jeg kunne ha latt deg gå, men disse vinstokkene binder meg til tronen min og kroppen du ser tilhører ikke lenger min sjel." Du hørte meg ikke, og likevel sa du: 'Jeg skal komme og frelse deg.' Jeg hørte to stemmer som ropte til meg, en av en kvinne og en av en skapning så gammel at ingen menneskelige språk har tallet til å telle alderen. De kalte meg ved mitt sanne navn, ba meg redde deg, og jeg våknet til slutt. Gjør ingen feil, jeg vil ikke vare lenge; de giftige vinstokkene som binder meg til min trone er tette og vil ikke gi slipp. Men mens mitt øyeblikk av frihet varer, skal jeg gjøre alt som står i min makt for å hjelpe deg. Jeg kan ikke kjempe mot monsteret som kaller seg selv den nye prinsen av det som en gang var mitt land. Jeg kan ikke be vår demiurg om hjelp, for han forlot oss da helvete brøt løs. Men jeg kan tvinge de dødes verden til å frigjøre en av fangene igjen, og jeg kan gi ham Perlens kraft. Perlen er så nær meg, jeg har holdt den i hendene i årtusener på ende, og likevel er jeg ingen herre over den. Den har et eget sinn og lengter etter å redde deg. Hvis noe, elsker det deg, deg og gutten som ble offer for hvisken om korrupsjon som lovet ham alt han ville på bekostning av seg selv. Jeg skal gi naturen Perlens kraft, jeg skal vekke de tusen vindene og deres eldgamle herre for å hjelpe deg. De vil kjempe ved din side i kamper jeg ikke kan kjempe, og de vil veilede deg dit jeg ikke kan gå. Du har et hjerte som kan inneholde et univers av universer og som fortsatt vil ha et sted å fylle det, og for første gang på epoker håper jeg historien vår får en lykkelig slutt. Jeg håper nok en gang at mitt folk vil bli befridd fra forbannelsen jeg kastet over dem, at min brors rike vil bli husket for dets tapperhet og herlighet, at ingen lenger skal bli drept fordi han lærte sannheten. Denne verdens skjebne er nå i dine hender. Min skjebne er også i dine hender, og jeg vil gjøre alt jeg kan for å hjelpe deg, selv om styrken min er mindre enn et insekts. Og når dagen kommer da de rettferdige triumferer og de ugudelige blir beseiret ... håper jeg du vil vise meg barmhjertighet og fri meg fra disse vinstokkene. Jeg håper broren min og jeg endelig kommer til å bli gjenforent. Ta alt jeg kan gi deg og gjør alt du trenger å gjøre. Redd folket mitt. Redd menneskene i denne verden. La de sanne stjernene endelig skinne. Redd meg fra marerittet mitt. Og hvis du ser broren min... fortell ham at jeg sa hei.

***

А, погодите. Пять секунд. Надо кое-что сделать.

Кое-что сделать?..

Да. Тут, ну… грязновато немножко. Я прям быстро уберусь.

Венти искренне ничего не понял. Принца с прицела он не спустил, но и стрелять, пользуясь тем, что монстр ни с того ни с сего на что-то отвлекся, не решился — не потому, что жалел, или по какому-то кодексу чести… нет. Пальцы просто пристыли к стреле, неспособные отпустить ее в полет. Мурата стояла рядом в таком же замешательстве, нахмурившись и крепко сжав хлыст. Они переглянулись. У обоих на лицах было написано полное непонимание происходившего. Раздались хлопки. Архонты тут же обернулись на Принца — тот отряхивал руки, как будто только что хорошо поработал. Им показалось, или он до этого вообще не двигался?..

Вот, теперь хорошо. Чистенько, аккуратненько, ничего не мешает. Красота.

- А что ты, собственно- Мурата оборвалась на полуслове, должно быть, заметив что-то краем глаза и потому развернувшись на все сто восемьдесят одним рывком. Она замерла, приоткрыв рот и в полном неверии уставившись куда-то впереди себя; Барбатос, чувствуя, как неприятный холодок пополз по спине, обернулся следом. Палаточный лагерь исчез. Полностью. От когда-то живого фестиваля, да даже от того жуткого безжизненного остова, из которого в один момент выдернули всех людей, не осталось ни следа. Вместо палаток, покрывал с разбросанной на них мелочью и котелков расстилалась молчаливая степь, тусклая, темно-серо-зеленая в этот мрачный предрассветный час и совершенно мертвая. В ней не пел, беззаботно летая туда-сюда, ветер, не прижималась к земле сочная трава, не шуршало ночное зверье, разбредавшееся по своим норкам в преддверии скорого рассвета; стоял полнейший штиль. Тихий, мертвый штиль. У Барбатоса внутри все замерло. Мурата медленно-медленно развернулась к неподвижно стоявшему недалеко от них Принцу. Принц не шелохнулся.

Ну, понимаете, я подумал, что у нас же тут битва века должна случиться, да? Будет очень неудобно лавировать между всем этим человеческим мусором. Он будет в лицо лететь, под ногами путаться… ну, чего вы на меня так смотрите, я о вас же забочусь, нет?

Он просто взял… И аннигилировал целый лагерь. Снес подчистую, так, как будто его там никогда и не стояло. Не шевельнув ни рукой. Никак не двинувшись. Просто захотел и уничтожил. В груди комком сжалось ощущение безысходности. Принц точно так же намеревался убить весь Мондштадт разом, и если бы не таинственный спаситель — остатки силы Хроно? Загадочная «сестрица» Принца? Внезапно решившая помочь им Селестия, хоть Барбатос и мог отмести последнее сразу, потому что силу небесных надзирателей он бы ни с чем не спутал? - то от Мондштадта остался бы только он. Да и то, похоже, ненадолго… Принц огляделся. Не чувствуя ни малейшего дискомфорта от того, что оба Архонта теперь пялились на него в постепенно нараставшей панике, отошел от богов на несколько шагов назад. Снова огляделся. Одобрительно хмыкнул. И, как ни в чем не бывало, уселся на землю, деловито скрестив ноги. Барбатос моргнул. <<Учитывая то, что эта самая «битва века», скорее всего, довольно быстро превратится в избиение младенцев, а мне и без того скучно, я предлагаю вам вот что. Каждому из вас я даю право одного удара. То есть, вы по очереди можете ударить меня один раз, и я на этот удар ничем не отвечу. Вообще ничем. Как сидел, так и буду сидеть. Можете бить со всей силы, можете подойти и руками свернуть мне шею, можете ткнуть меня зубочисткой в пятку, если найдете зубочистку, мне все равно. Хотя зубочисткой в пятку — это интересно, меня раньше еще никто не пробовал так атаковать… впрочем, проехали. Надеюсь, вы поняли. Полнейшая свобода действий на один удар, аттракцион невиданной щедрости. Только одно правило — не нарушать очередь. Барбатос, давай ты первым будешь. Типа, архонт Мондштадта, в который я без приглашения приперся, надо же как-то перед тобой извиниться.>> ...Барбатос давно не чувствовал себя настолько беспомощным. Он покрепче сжал стрелу и лук. Прикрыл глаза. Медленно бесшумно выдохнул ртом. Хроно, помоги... Один удар… один удар на прощупывание. Понятное дело, он не убьет Принца одним выстрелом — было бы странно, если бы чудовище такой силы не позаботилось о всесторонней защите. Нет, этот ход точно был дан на то, чтобы отмести одно из потенциальных слабых мест — или наоборот, обнаружить его. Думай, Барбатос, ты участвовал в двух революциях, ты, может, и слабейший из Семерых из-за своих вековых отключек, но ты все еще воин… Он моргнул, переключаясь на стихийное зрение. Черный провал на месте Принца, совершенно не воспринимавшийся никак иначе, кроме как дыра в пространстве, по-странному притягивал взгляд, так, как притягивает взгляд какая-то абсолютно страшная мерзость, на которую все равно отчего-то не можешь перестать смотреть; весь остальной мир все так же давил неживой серостью на грудь. Венти показалось, что по самому контуру тела Принца пространство словно искривлялось, размываясь и растягиваясь, как отражение на блестящей металлической палочке. Когда-то Моракс рассказывал ему, что далеко-далеко, даже, наверно, не в их вселенной, существуют мертвые звезды, пожирающие все, что приблизится; их самих невозможно увидеть, но можно разглядеть, как неосторожный луч света размазывает по контуру, очерчивая круг из черноты, прежде чем свет исчезает навсегда, поглощенный ненасытным монстром. Может быть, Принц был такой вот мертвой звездой. Барбатос ощутил — внешне не изменилось ровным счетом ничего, - как чудовище напротив него ухмыльнулось. Архонт поджал губы и нахмурился. Думай, Барбатос, думай… Принц в доспехах, а где у доспехов самые слабые места? Сочленения. Внутренние стороны суставов, дыхательные и смотровые щели на шлеме, а при особенном мастерстве и под определенным углом можно попасть под подбородок. Шлем у Принца был сплошной, Принцу не требовалось дышать, он сидел к ним лицом так, что открыты были разве что локти… можно было попробовать сделать финт ушами, конечно, и- Справа раздался короткий испуганный вдох. Венти тут же обернулся. Мурата, все так же сжимавшая хлыст в руке, застыла, заметно побледнев.

Барбатос, пять секунд. У тебя есть словарь под рукой?

...словарь? Зачем ему…

Хотел найти определение слова «очередь», а то, кажется, Мурата его не знает. Словаря нет? Обидно. Со словарем было бы удобнее.

Венти уставился на подругу. Та взглянула на него в ответ — в ее широко распахнутых глазах смешались паника и вина. А в следующую секунду из-под ног вырвались черные ленты, схватили вскрикнувшую женщину за кисти и щиколотки и дернули вниз, распластав и пригвоздив к земле.

Останутся ожоги на память. Очередь надо соблюдать.

«Мурата, ты-» «Пор-рядок, - судя по шипению и тяжелому дыханию, Мурата, рухнувшая лицом в землю и кое-как повернувшая голову набок, в порядке не была, - я попыталась плюнуть в него огнем со спины, подумала, что он на тебя полностью отвлекся, но он просто заблокировал атаку, как нехер делать! С-стреляй, я и не об такое обжигалась, все нормально!»

Потому что о своих планах надо тише думать. Тогда, может быть, и блокировать атаки не буду.

«Ты вообще слышал о приватности мыслей?!» - взъелась богиня.

Слышал.

«Ну так какого хера ты ее не соблюдаешь?!»

Я отрицаю приватность мыслей как изживший себя социальный конструкт. Он неудобный. Планы атаки подслушивать не дает.

Мурата разъяренно рыкнула. Барбатос поглядел на нее еще секунду — женщина, чуть двинув головой, смогла встретиться с ним взглядом и даже попыталась ободряюще ухмыльнуться, мол, живая, иди бей гада, но ухмылка вышла до сжавшегося нутра болезненной и горькой — и выдохнул. Развернулся лицом к Принцу, все так же сидевшему со скрещенными ногами; если бы у него было лицо, выражение на нем точно было бы самым скучающим. Поднял лук. Вновь натянул тетиву. Анемо-стрела привычно затрещала, сыпля бело-бирюзовыми хлопьями, меж пальцев. Прицелился. И выстрелил. Белая искорка расчертила темноту, стремительно несясь прямо в шею чудовища, и на мгновение Венти совсем по-глупому понадеялся, что, может быть, чудо с ним сегодня все-таки случится, что вот сейчас стрела вонзится в горло, и из раны брызнет черная ядовитая кровь — или красная, горячая и живая, если там, под слоем черноты, еще осталось что-то от сумасбродного мальчишки, поддавшегося Принцу (кем был этот юноша? За что он возненавидел архонтов? За кого хотел отомстить? Если бы чудо случилось, если бы Принца вдруг все-таки удалось убить, не убивая его жертву, Венти бы попытался поговорить с пленником монстра и хоть как-то ему помочь, хотя бы освободить от остатков Порчи, но…), - и Принц покачнется, захрипит и, завалившись набок, падет замертво… ...анемо-стрела с сухим стуком ударилась об броню и отскочила, сиротливо упав у чужого колена. Душа ушла в пятки. Он… он ведь попал. Он попал, он точно видел, как попал ровно под челюсть, он даже специально чуть-чуть подправил траекторию ветром, чтобы стрела влетела ровно в стык, но там… там не было ничего? Просто сплошные доспехи? Насколько прочна должна быть оболочка, чтобы выдержать стрелу бога ветра? Надо было ощупать его заранее ветром, надо было, в конце концов, попытаться проклясть его песней, а не бить в лоб. Теперь его ход закончился, и изменить ничего нельзя. Как можно было так оплошать... Принц вопросительно повернул голову на стрелу, поднял ее, взяв двумя пальцами, и повертел у лица, с детским любопытством изучая ее, словно это была брошенная ему игрушка, а не заряд чистой энергии, способный убить с одного удара взрослого глубинного вишапа. Хмыкнул. А потом, по-видимому, разочаровавшись в ней, сжал ее и раздавил напополам с сухим треском. Сломанная стрела тут же рассыпалась в хлопья и растворилась в пустоте.

Что называется, попытка определенно имела место быть. Итак, теперь очередь Мураты. Я заранее понадеюсь на твое благоразумие, Барбатос, потому что заковывать еще и тебя мне что-то совсем не хочется. Шрамы от этих штук остаются уродливые, а ты, знаешь ли, красивый, и портить тебя напоследок… такое себе.

Черные ленты с шорохом втянулись обратно в землю, отпустив Мурату, и богиня, крупно вздрогнув, измученно выдохнула и с кряхтением подтянула локти к телу, с грехом пополам пытаясь опереться на них и подняться хотя бы на четвереньки. Барбатос тут же выбросил лук в подпространство и бросился к ней, подхватил под руками и заставил опереться всем весом на себя, помогая встать; Леди Огня вцепилась в его плечи, как утопающий в прутик, и, шипя от боли в обожженных щиколотках и кистях, поднялась на ноги. - Даже встать сама не смогла, - измученно цыкнула она, утирая тыльной стороной ладони грязь с лица, - спасибо. Венти ничего не ответил, только кивнул. Он не мог оторвать взгляд от следов лент, оставшихся на руках воительницы — черные ожоги влажно блестели и сочились жидкостью, по капле сползавшей по коже до локтей, оставляя мокрые угольные дорожки. Это была не кровь, моментально понял архонт, и от этого понимания сделалось еще более жутко — если не кровь, то что? Остатки лент, вплавившиеся в кожу и продолжавшие плавиться, ядовитыми едкими каплями скатываясь по предплечьям? Или смесь Порчи и крови, как та, что засохла на подбородке и губах Подснежника? Чем бы это ни было, оно причиняло богине боль. Барбатос помнил, как ощущалось заражение внутри — как его сильно тошнило, как внутренности словно облепила какая-то маслянистая дрянь, которую было невозможно ни выкашлять, ни выплюнуть, из-за которой хотелось разорвать грудную клетку и вычистить все руками; он видел, как сходившие с ума существа раздирали свою кожу в мясо в тщетных попытках избавиться от нестерпимо жегшихся пятен Порчи – но то, из чего Принц сплел свои ленты, даже не было Порчей. Это было что-то более страшное и древнее, то, от чего Порча была лишь производной. Насколько больнее должны были быть раны от этой черной энергии? Мурата, проследив его взгляд, только криво ухмыльнулась и отступила на шаг, чуть пошатнувшись. Она встряхнула руками, крепко зажмурившись и глухо рыкнув сквозь стиснутые зубы, и несколько капель упали в траву, окрасив ее угольным; поглядев на свои руки, она, недолго думая, призвала два лавовых кнута разом, обмотала их концы вокруг кистей, шикнув, — Венти передернуло от мысли, насколько это должно было быть больно, но лицо Мураты почти не изменилось, - и развела руки в стороны. - Отойди-ка назад, Барбатос… Барбатос послушно отступил ей за спину. Мурата вдохнула с чуть слышной дрожью. И, размахнувшись, ударила хлыстами крест-накрест. Слепяще-яркие рыжие полосы света со свистом рассекли густой предрассветный мрак. Упали на землю, бросив искры и крохотные капли расплавленного металла в траву, где те тут же погасли, не разжигая ни единого огонька.

Ух ты, огненное шоу! А еще будет?

- Да ты издеваешься! - рявкнула, не выдержав, богиня — от второго удара ее остановила только предупредительно сжавшая плечо ладонь Барбатоса. Женщина шумно вдохнула. Выдохнула. Прикрыла глаза, опустила плечи. Барбатос ее понимал. Барбатос все прекрасно понимал и сам, на самом деле, удивлялся, почему сейчас был настолько… спокоен, в отличие от Мураты, напоминавшей бурливший котел с плотно закрытой крышкой. Может быть, так на них по-разному действовал Принц — его аура вселяла во всех окружающих пробиравший до костей ужас, а уж то, как разум справлялся с этим чувством, было делом каждого отдельного существа. Мурата грозилась вот-вот впасть в неконтролируемую ярость, выбитая из колеи смертью Подснежника и издевательствами Принца, а Барбатос наоборот не чувствовал почти ничего. В его голове, как и вокруг, стоял полнейший штиль, который прогоняли лишь секундные мысли вроде «остановить Мурату от глупости», «выстрелить» или «не спускать с Принца глаз». Принц не давал думать. Принц пугал до невменяемого состояния. Принц одним своим присутствием вдавливал куда-то в самую Бездну, из которой сюда и пришел. ...в голове проскочила предательская мысль, что, может, и хорошо было, что Подснежник умер быстро. Итак, проверочные удары были совершены. Принц, как и обещал, как сидел, так и продолжил сидеть — хлысты Мураты просто-напросто прошли сквозь него, никак не задев. По всему выходило, что божественное оружие было бессильно против чужеродной твари. Принц сидел. Мурата и Барбатос стояли, напряженно ожидая нападения.

...а знаете, что, а я не буду вас бить.

...что?..

В плане, вы и так какие-то вообще не впечатляющие. Я, конечно, дал вам прощупать свою защиту, и вы, вроде как, даже относительно неплохо своим шансом воспользовались, но давайте признаем, зубочистка в пятку была бы больнее, чем ваши удары. У меня к вам деловое предложение, поражающее своей новизной и привлекательностью. Я не буду вас бить, пока вы не сможете меня достать. Чтобы прям настоящая рана была. Идет?

Что вообще- - Идет! - крикнула Мурата до того, как Барбатос успел хоть что-то сказать, - то есть, ты будешь тут тупо сидеть и ждать, пока мы что-нибудь с тобой не сделаем, да?

Ага. Ну или пока мне не наскучит происходящее. Тогда я вас просто уничтожу по щелчку пальцев. Так что устрой огненное шоу помощнее!

- Даже если устрою самое сильное, какое могу?

Именно такое я и подразумеваю.

- Даже если это будет удар такой силы, каким можно убить бога?

А ты умеешь разжечь интерес!

- Вот и договорились, - Мурата щелкнула костяшками пальцев, разминая их, и повернулась к Барбатосу — в ее глазах плескалась лава, и бог моментально понял, что она собралась делать, - я, конечно, вообще близко не Моракс, но в печатях кое-что начала смыслить за тысячу семьсот лет жизни. Ну что, Барбатос, порисуем? *** Печати бывали разными. В Войну Архонтов многие боги прибегали к их созданию — по крайней мере, те, кто мог позволить себе оставаться на месте хотя бы час. Многие изобретали печати-ловушки, и в Натлане когда-то бытовали поверия, что вулканы — это на самом деле давным-давно сработавшие огненные рисунки, в которых было вложено так много силы, что они своим взрывом создали горы. («Понятия не имею, правда это или херня из-под коня, - пожала плечами Мурата, когда у нее спросили об этом, - предыдущий архонт, скорее всего, что-то об этом знал, а я как-то никогда в лаву не ныряла, чтобы проверить, есть там на дне печать или нет… нырять в лаву… точно! Набериус, ты гений, я еще никогда не ныряла в лаву! И попрыгать на извергающихся гейзерах тоже! Я теперь совершенно точно должна это сделать! Спасибо за идею! Астарот, твой муж — лучший!» С тех пор Набериус зарекся подавать идеи Мурате. Почетный пост генератора опасных и в целом объективно плохих для общества задумок для Пиро Архонта приняла Царица, присоединившись к уже занимавшему точно такую же должность Барбатосу.) Декарабиан был мастером печатей. Барбатос мог бы сказать много нехорошего о предыдущем властителе Мондштадта, но за две вещи он точно не мог его упрекнуть — за то, что он в момент своей смерти бросил все остатки сил на то, чтобы высвободившаяся энергия не сравняла в ту же секунду древнюю столицу с землей, и за то, как он рисовал магические узоры. Под всем старым Мондштадтом находилась одна огромная печать, поддерживавшая защитный барьер и вечно дувшие в городе ураганные ветра — нужно было обладать недюжинной силой и еще более недюжинным умением, чтобы создать такую. Барбатос печати не любил. Печати не любили его в ответ — те, что он ставил в ночь осады, не продержались против реального врага ни секунды, а до этого еще и слабели к западу, полностью переставая действовать ближе к логову Двалина, потому что там не было храма, из которого можно было бы тянуть силы для их подпитки… хотя, наверно, первый пункт можно было отбросить. Против Принца вообще ничто выстоять не могло. Зато Мурата, несмотря на свой обычно быстрый стиль боя, печати просто обожала. А Барбатос обожал смотреть, как она их ставила. Леди Огня, получив добро на абсолютно любые действия, отпустила хлысты, обмотала огненными жгутами обожженные черными лентами щиколотки, шикнув от первичной боли, дергано выдохнула и взглянула на Принца сквозь прищур. «Барбатос, - ее тон стал серьезным и собранным, потеряв всякие отголоски былой боевой ярости, - по моей команде напой мне что-нибудь усиляющее. Мне от тебя понадобится вся сила, какая есть, и все анемо, какое сможешь выдать, для рассеивания».

О-о-о, мне сейчас еще и концерт устроят?

- Да сгинь ты из моей головы! - рявкнула Мурата. Принц только ехиднейше оскалился — Барбатос все еще не понимал, каким образом он читал эмоции, если у чудовища буквально отсутствовало лицо. Кроме телепатии в комплект сил чужака входила еще и передача чувств?..

В чем вообще смысл общаться мысленно, если ты знаешь, что я эти самые мысли читаю?

«Комфортнее мне так, вот почему. А вообще — если кое-кто сейчас не закроется нахер, то я плюну ему лавой в лицо!»

Ты умеешь превращать слюну в лаву?

«Хочешь, прямую кишку твою в лаву превращу, - рыкнула Мурата, - ты дашь мне сосредоточиться, или как?!»

Ладно, ладно, молчу. А то мне на огонечки посмотреть не дадут.

Мурата только раздосадованно застонала. - Какой же, сука, сюр, - нервно усмехнулась она, закрывая светившиеся огнем глаза и наконец-то принимаясь за рисование печати. Свести руки у живота, наложив ладони друг на друга, и развести в стороны, описывая круг, затем соединить над головой, замыкая внешний рисунок; после этого плавно, описывая волну, опустить их чуть вниз — с этого момента начиналось настоящее рисование. Каждый ставил печати по-разному: Мораксу не требовалось ничего, кроме мыслительного усилия, чтобы светившийся охрой рисунок гео возник на земле, Барбатос рисовал вручную, направляя тонкий поток анемо, Астарот ставила на поверхность острую вытянутую льдинку и отпускала ее, чтобы та, быстро носясь туда-сюда, вырисовывала льдом шестилучевую снежинку… Мурата превращала ритуал печати в самый настоящий танец. Ее руки в лавовых наручах двигались плавно, совсем как пляшущий на поленьях огонь в безветренную ночь, в противовес застывшему совершенно неподвижно телу; ладони по очереди замирали, дожидаясь, пока другая довершит верхнюю часть контура. Вверх, вниз, вверх, вниз, затем нырнуть вбок и вновь вверх, замереть, чтобы дорисовать узор, снова вниз и последнюю волну — синхронно; когда первая часть рисунка была завершена, движения изменились, стали синхронными, похожими на взмахи дирижера. Взмах — вниз, взмах — вниз, развести и свести, описывая устремленный углом в землю правильный треугольник, обозначить внутренний узор и последний раз — взмах, вниз… Хлоп. Ночь осветила ало-бирюзовая вспышка. Мурата открыла глаза. Там, где сидел, с любопытством оглядываясь, Принц, вспыхнула двойная печать — сыпавший искрами и плевавшийся каплями магмы рисунок знака пиро переплелся с мерцавшим хлопьями контуром анемо, и все это очерчивал переливавшийся обоими цветами круг. Чудовище находилось ровно в центре печати, там, где сливались воедино серединные крылья стихии ветра и где сворачивалось в подобие круга сердце огня.

Ух ты, красивое показывают… а это все? Ничего больше в программе сегодняшнего вечера не значится?

...в этот раз Барбатос даже не попытался остановить Мурату, когда та, моментально вспылив, призвала в ладонь огненный шар и с криком швырнула его в чрезмерно болтливого врага. Сгусток энергии прилетел тому ровно в отсутствовавшее лицо и со смачным «шлеп» распластался по нему, тягучими каплями стекая куда-то на скрещенные ноги. Принц не шелохнулся и никак внезапную атаку не прокомментировал. Понятно. Не достали. Мурата, поглядев на это, только вымученно выдохнула. - Я ненавижу все происходящее, - прошипела она, в отчаянии шлепнув ладонью по лицу и шумно втянув носом воздух.

Ой, да ладно. Зато потанцевала красиво. Хорошо же, когда умеешь красиво танцевать и когда дают это делать! Мне вот никто танцевать не давал. Не то, чтобы меня кто-то учил, так что я, наверно, и не умею… вот досада. Столько миров стер в звездный порошок, а танцевать так и не научился.

Мурата даже не зарычала. Она только сокрушенно покачала головой, по-видимому, сожалея о своей жизни. Но дело нужно было делать — а потому она отняла ладонь от лица, сжала кулаки, медленно вдохнула и выдохнула, возвращаясь в относительно спокойное расположение духа, и пошла к печати. Она встала на круг ровно напротив Принца, подняла, согнув в локтях, руки и щелкнула пальцами. Там, где она стояла, полоска рисунка моментально стала ярче. Мурата развернулась налево и неторопливо пошла, ступая ровно на контур и щелкая на каждом шаге — сектор за сектором круг вспыхивал, и от него по траве начинали ползти такие же рубиново-бирюзовые протуберанцы, словно богиня рисовала солнечную корону. Принц постоянно вертел головой, наблюдая за разворачивавшимся вокруг него действом, и оставшийся временно не у дел Барбатос подумал, что, не знай он, что существа с такой аурой и такой силой не бывают младше как минимум сотни тысячелетий, он решил бы, что Принц был совсем ребенком, максимум подростком — так беспечно он вел себя с ними. Хотя, наверно, это можно было списать и на его мощь и порожденную ею самоуверенность… Права была Мурата. Происходил какой-то адский сюр. И, чтобы совсем добить и без того несуществовавшую атмосферу боя за само право Тейвата существовать, Барбатос повторил за Принцем и сел на землю, скрестив ноги и обняв себя крыльями. Сюр, да и только. Мурата завершила круг и, переступив на внутренний рисунок, пошла по контуру дальше, все так же щелкая при каждом шаге и зажигая печать под ногами. Это выглядело поистине завораживающе — будь времена поспокойнее, Барбатос бы не преминул написать про нее песню. С широкими лавовыми браслетами на руках и ногах, босая, простоволосая, в своем простом наряде из рубахи и штанов из выделанных шкур — Мурата не любила носить в обычной жизни яркую одежду, говоря, что ее статус выдадут красные волосы, а узоры, которыми у богов и природы просят удачу в охоте и в бою, ей ни к чему, молиться-то некому, - она казалась воплощением дикости и необузданности своего родного края. Натлан и был таким — неярким и одновременно полыхающе-красным, как его хозяйка. Будь времена поспокойнее… будут ли они вообще? Так, Барбатос, отставить упаднические настроения. Подснежник бы за такое сказал: «Тык тебя палочкой» и ткнул бы палкой-копалкой в бок. Или в лопатки. Куда попал бы, в общем. ...от этих мыслей стало только хуже.

Не дрейфь. Скоро встретитесь.

Барбатос не ответил. Мурата, тем временем, закончила первичное наполнение печати силой и подошла вплотную к Принцу. Тот поднял голову, якобы смотря на нее — остатки огненного шара полностью стекли к тому моменту, и лицо монстра вновь стало ровной черной поверхностью. Леди Огня от этого мелко передернуло. - Сдвинься, - она пнула его в бедро, и Принц, обиженно бухтя что-то неразборчивое, отполз на уже зажженную часть печати. Пара щелчков, и рисунок был полностью готов. Мурата вышла за границу печати, и Принц уселся обратно на свое законное место, показательно потирая бедро, в которое его так неуважительно пнули. Леди Огня развернулась лицом к рисунку, оказавшись ровно между Анемо Архонтом и чудовищем, и опустилась на землю, сев на колени и положив ладони на круг. - А вот теперь пой, - скомандовала она. Что-нибудь усиляющее, значит…

(«Маленький ветер, цени имена. Если назвать человека именем меча, ты обречешь его на жизнь в битве, ты сделаешь его неспособным обрести покой, пока все его враги не будут повержены — словно клинок, что не убрать в ножны, не пролив им кровь. Маленький ветер, преклонись перед силой тех, кто смог назвать себя заново — ведь они дали себе новую суть».)

Венти не раз убеждался в правоте Хроно. Он знал человека, что два раза носил имена мечей. Первое имя ему дали, предрекая славу величайшего воина своей страны, героя, и он стал таким. Второе имя он взял сам, и это имя было и клятвой, и проклятием клятвопреступника, обещанием не найти покоя, пока не исполнятся все его клятвы — даже данные тем, кого уже тысячелетия не было в живых. Барбатос коротко вдохнул.

Славу, славу, славу посвящаю я копью.

От ладоней Мураты по рисунку побежал, тут же взметаясь в три человеческих роста, огонь.

Мысль, Память - И имя ей Всематерь.

Хроно, он помнил, ты была всесильной — и раз ты права, то пусть твои имена даруют Мурате твою мощь.

Великая Советница, Мудрая, Неутомимая, Говорящая с волками, Долгожданная, Бледная, Богиня Ведьм, Подстрекательница, Вождь, Рыжая, Укрытая плащом, Хозяйка Посоха, Великая Повелительница…

Ему не нужна была лира. Ни инструментов, ни мелодий не существовало тогда, когда Хроно дали ее имена — только голос и хриплый низкий речитатив на одной гулкой ноте. Такой манеры пения не осталось нигде в Тейвате. (Слышал ли когда-нибудь маленький принц, как пели давным-давно его предки?.. Вряд ли. Венти не был уверен, что такие речитативы дожили хотя бы до конца Войны Архонтов — тексты, может быть, еще сохранились хотя бы отрывочно, а вот сама техника исполнения…) Пламя, яростно треща, перекинулось с внешнего контура на внутренний, вырываясь столпами из земли, как извержение вулкана, там, где шагала до этого богиня — Барбатос ощутил, как заполыхала нарисованная Муратой анемо-печать, как в огненном аду завертелся ураган, подобный тому, что окружал древний Мондштадт во времена Декарабиана, как в потоки пиро вплелась его ветряная сила, эхом запевшая свою боевую песнь в груди.

Сверкающеокая, Сотрясающая щиты, Ведущая толпы, Та, Что Знает, Хозяйка плаща, Стражница тайн, Ужасающая и Неистовая.

Треск. Из середины печати с оглушающим ревом вырвался поток лавы; подхваченный анемо, он свернулся в шар и, зависнув в воздухе на долгую секунду, рухнул обратно, шумно лопаясь и стремительно растекаясь по всей площади круга. Мурата медленно поднялась на ноги и замерла на несколько секунд, глядя на разверзшуюся по ее приказу геенну. Она развернулась на сто восемьдесят градусов и так же медленно отошла к Барбатосу. Уселась по левую руку от него. Вытянула ноги. - Я не знаю, что ты пел, - произнесла она бесцветно, все так же пялясь в огонь, - но я чувствую себя так, как будто могу сделать вот такую же, только размером с Натлан, и одновременно не могу. Полна сил и при этом истощена в ноль. Забавно. - ...о. Мурата неопределенно хмыкнула и чуть дернула плечом. Подумала. Подняла обе руки. Щелкнула пальцами. Пламя, взревев, заполыхало потусторонне-голубым. - Во, так получше, - кивнула женщина, - а то что я, как слабачка какая. Если можешь выдать синее пламя — выдавай синее пламя. Теперь я просто истощена, но хотя бы выложилась на всю. Что ты пел, кстати. Венти искренне не знал, как назывался этот речитатив. - Имена, - ответил он честно, - вспомнил, как Хроно говорила, что всякое имя имеет значение, и решил спеть тебе ее имена, как бы называя ими тебя. Сработало. - Эта твоя Хроно была мощна, судя по всему, - одобрительно ухмыльнулась краем губ Леди Огня, - а Хроно — это?.. ...ну конечно. На что он надеялся. - Так, - отмахнулся бог, стараясь не выдать разочарования, кольнувшего в груди, - давняя знакомая. Ее нет уже давным-давно. - ...сочувствую. Пришла пора Венти неопределенно хмыкнуть. Они замолчали. Уставились в огонь. Принц признаков жизни, как, впрочем, и смерти, не подавал. Молчал, хотя бы, и то радовало. Воцарилось странное спокойствие. Печать все так же гневно трещала синим пламенем, выла ураганом, носившимся внутри и раздувавшим огонь, и взрывалась лавовыми пузырями. - Хорошо горит, - констатировала Мурата. - Ага. А такая правда может убить бога? - Оригинальная — да. Я ее на Мораксе тестировала, ему пришлось тремя слоями щитов закрываться. Он сказал, что кого-то послабее него, не умеющего ставить долгие щиты, она бы точно прикончила — и, как бы, согласись, «послабее Моракса» - это понятие слишком растяжимое, так что для меня за «способна убить среднестатистического бога» считается. А вот эта? - женщина махнула рукой в сторону голубой пиро-вакханалии, - эта сожжет десяток в белый пепел и глазом не моргнет. Не то, чтобы у нее были глаза, но это так, условности… Они снова помолчали. Печать продолжала полыхать. Венти не чувствовал ничего. Ни удовлетворения. Ни волнения. Ни горя, ни ярости, ни желания уничтожать. Даже паника, успевшая за эту ночь, казалось, въесться в костный мозг, куда-то исчезла. Было просто… пусто. Никак. Может, это Принц вытянул из него все силы что-то чувствовать, как до этого вытянул все элементы из окружавшего его пространства. А может, он просто вымотался. Мурата, похоже, чувствовала себя точно так же. Она сидела, притянув ноги к груди, обняв колени и поставив на них подбородок, и безучастно смотрела на огонь, отражавшийся в переставших светиться глазах. Растрепанные волосы залезли на нос и губы, и одну тонкую прядку она, не заметив, зажевала очень знакомым не своим жестом. - Болит? - нарушил тишину Барбатос. Мурата скосила на него глаза в немом вопросе и, проследив взгляд, вяло пожала плечами. - Тебе честно или так, чтобы не расстроить? - …понятно. - Как будто кто-то медленно, но верно плавит руки, - отрешенно пояснила женщина, - я прижгла эту дрянь, конечно, но это все равно время надо, чтобы вся чернота в жгуты всосалась. Шрамы знатные останутся, походу… Венти не знал, что на это сказать. Наверно, ничего говорить и не стоило. Они посидели в молчании еще немного. Печать продолжала гореть. Принца было не видно и не слышно. Невовремя подумалось, что вот-вот должно было начать светать. Летние зори в Мондштадте, особенно здесь, у дерева Веннессы, или на берегу ближайшего залива были совершенно волшебным временем, когда сумеречная земля встречалась со стремительно светлевшим небом, когда розовели облака, а на мелких волнах спокойного океана покачивалось, предвещая собственный восход, бледно-золотое солнце… и было так тихо. Тихо и мирно, только какая-нибудь маленькая птичка разливалась чистой трелью в дереве, невидимая для всех. Если… если у них все же ничего не получится… Венти было по-странному спокойно от мысли, что Принц застал мондштадтцев врасплох, ночью, когда они спали. Люди и хиличурлы не видели и не ощущали того ужаса, что нес с собой повелитель Бездны. Для них мондштадтская заря навсегда — каким бы это «навсегда» ни было коротким — останется самым мирным временем, не оскверненным никакими битвами. - Барбатос. - Ам. - Если выживем, с тебя бутылка одуванчикового вина самого старого урожая. Ворованная. Хочу ворованное винище. - Ладно. - ...что, так просто? - Мы не переживем, - архонт указал рукой на все так же ярко и высоко полыхавшую печать, - он там не умер. - ...логично, - просто согласилась Мурата, - не орет как резаный — значит, либо моментально откинулся, либо не сдох, но первое настолько маловероятно, что я гнозис ставлю на то, что этот мракобес там живее всех живых и сидит ржет над нами. Пламя в тот же миг замолкло и осыпалось черным пеплом, тихо шурша. В центре погасшей печати сидел Принц, целый и невредимый, со все так же скрещенными ногами.

Справедливости ради, вы немного нагрели мне кончики рогов на шлеме и несколько раз устроили мне тепленький душик из лавы. Мне понравилось. Это уже прогресс.

- ...я даже не знаю, чего я, мать вашу, ожидала, - устало прохрипела Мурата, закрыв лицо ладонями. Конец, подумал безучастно Венти. Приехали. Ладно. Его относительно радовало хотя бы то, что, во-первых, Подснежник недолго мучился, а во-вторых, что, скорее всего, Софья и Люмин погибли и того быстрее. В то, что Принц за каким-то надом оставил их в живых, архонт уже не верил. «...прости, Люмин. Я рисковал и делал дурости, чтобы сберечь тебя, чтобы тебе не надо было идти за Двалином в его логово, прямиком в Порчу, а в итоге ни одна из моих карт не сыграла. Ни лира, ни слезы. Прости меня. Я лишь надеюсь, что тебе успел понравиться Мондштадт». Только Паймон было очень жалко. И Кусанали.

Сдаешься, Мурата?

- Иди на хер, будь добр.

...я не знаю, считать это за «да» или «нет», но предположим.

- «Иди на хер» — это не да и не нет, это «иди на хер», что тут непонятного, - вяло огрызнулась богиня, - ты не сгорел от моей сильнейшей печати, тебя не взяли ни хлыст, ни стрелы, ты одним усилием воли можешь просто стереть из существования целый палаточный городок и почти что убил все население Мондштадта. Я искренне не знаю, что с тобой делать, так что предлагаю тебе проявить благородство и самостоятельно пойти на хер.

...где ты увидела во мне благородство, скажи на милость.

- …действительно, - вздохнула женщина, - где. Нигде. Так что просто иди на хер.

Тебя что, заело?

- Если и да, то что? - фыркнула она невесело, - заело и заело, с кем ни бывает. Уйди, противный. Бесишь.

Я существую для того, чтобы бесить окружающих. Не уйду. Ну, так что, это был ваш последний удар?

Венти и Мурата переглянулись. У обоих во взгляде читалось пустое «наверно, да».

Ну, вот и славно. С вами было хорошо, должен признать. В меня кинули огненным шаром, потыкали стрелой в горло, попытались отхлестать, потом я искупался в лаве — еще раз сердечно благодарю, душ был приятненький, я люблю, когда меня купают в расплаве из металлов и камней, - потом меня посушили в огненном смерче, самое то после ванны… в общем, я очень хорошо провел время. А еще мне устроили бесплатный концерт! Слушайте, я с вами почти что как на курорт съездил! Давно со мной так хорошо не обращались.

Он расплел ноги и под пристальным взором двух пар глаз, одной красной и одной зеленовато-бирюзовой, поднялся с земли, показательно разминая плечи.

За такое гостеприимство я, в качестве отдельного «спасибо»-

Того, что произошло дальше, не ожидал, казалось, даже сам Принц. Из земли внезапно с треском вырвался длинный тонкий камень, в котором Барбатос тут же с огромным удивлением признал бурую с золотым узором колонну, и влетел чудовищу ровно в висок — и удар оказался столь сильным, что только-только вставший на ноги Принц с коротким вскриком отлетел вбок на несколько метров, как отшвырнутый силачом мешок, шлепнулся на живот, раза три кувыркнулся, остановился все еще лицом в траву, распластался и затих. Спустя секунду с неба в неподвижно валявшееся чудовище прилетели пять таких же темно-бурых с золотой каймой на лезвии копий и окончательно пригвоздили его к земле. Барбатос замер. - Почему о том, что два архонта ведут в Мондштадте бой против самого Принца Бездны, - раздался за спиной такой знакомый бархатный баритон, полный ощутимого недовольства и никак не скрываемого волнения, - я узнаю не от Анемо Архонта, а от верховного судьи Фонтейна, регентши Сумеру и мертвого бога метелей? - Потому что среди присутствующих только, собственно говоря, Лунатик, Андриус и Кусанали выполняют роль ответственных взрослых? - чувствуя, как его разбирает мелкая дрожь и истерический, но совершенно точно радостный, полный облегчения и неверия смех, попытался отшутиться Венти. Он развернулся, поднимаясь на ноги. Мурата к тому моменту уже вскочила с земли и, издав то ли очень высокий боевой клич, то ли просто истошный радостный визг, налетела на пришедшего с медвежьими объятиями, от которых мужчина сдавленно захрипел. Барбатос не верил. Не верил. Но Моракс, в левой руке сжимая то самое черное с резным лезвием из солнечно-желтого, почти что золотого, камня, а правой неловко поглаживая по спине сдавившую его до треска в костях Леди Огня, действительно стоял здесь, перед ним, он действительно только что вбил Принца Бездны в землю и пригвоздил его копьями по линии позвоночника, когда Барбатос с Муратой вдвоем не смогли даже оплавить ему броню — это был действительно их Моракс, не видение, а пришедший им на помощь без их зова Гео Архонт… Венти, как ему показалось, на секунду выпал из мира, а очнулся уже уткнувшимся богу земли куда-то в плечо. Моракс только тяжело вздохнул. Но Барбатос даже по этому вздоху понял всю гамму чувств, бушевавших во внешне спокойном и непоколебимом архонте. Испуг за них, когда Андриус — или Лунатик, или Кусанали — сам позвал его и по прибытии показал полумертвый Мондштадт, рассказывая о случившемся. Горе и скорбь, когда Моракса привели к телу Подснежника — Венти почти вживую увидел, как Гео Архонт опустился на одно колено перед мертвецом, держась за копье, и молча склонил голову в жесте почтения и прощания. Ярость. И облегчение, потому что он успел. Потому что Барбатос и Мурата продержались до его прихода. - Прости, я великолепно сглупил, - рассмеялся дрожаще Венти, - знаю, надо было тебя позвать сразу, ты бы пришел, но я, будучи самым умным существом на свете, подумал сначала на Аделаиду и Вельзевул, которые определенно никогда не откажут в помощи и придут по первому зову, а про тебя вспомнил лишь как про того, кто в случае чего приютит моих людей… я очень умный. Да. - Ветер в голове, что две тысячи, что пятьсот лет назад, что сейчас, - беззлобно хмыкнул Моракс, и оставшиеся два архонта зафыркали, совершенно по-глупому лыбясь, в ответ, - даже с течением времени это не выветрилось из тебя. Барбатос был готов почти что рассмеяться. - ...я видел Подснежника и малышку Паймон, - продолжил он куда тише, и все радостное настроение моментально улетучилось; Барбатос ощутил, как Мурата рядом с ним напряглась, - и мне рассказали об исчезновении Люмин и ее подруги. Я сожалею, Барбатос. Но мы должны- Мгновение — и Венти с Муратой, не успев даже моргнуть, оказались задвинуты за спину моментально выставившего копье в защитную позицию Моракса.

...поразительно…

Принц подтянул руки к телу и, опираясь на них, медленно перетек на четвереньки и, пошатнувшись, встал. Концы копий торчали из груди, живота и шеи. Повелитель Бездны, словно до конца не веря в произошедшее, взялся обеими руками за древко копья, пронзившего то место, где у людей диафрагма, и рванул вперед. За три подхода он полностью вытащил оружие из себя. С каменного древка медленно капала густая черная жидкость. Горло тут же нещадно запершило от разлившегося в воздухе запаха Порчи.

Ты… ранил меня. Я истекаю кровью. Я… истекаю кровью.

Принц смотрел на измазанное в его крови копье так, как будто впервые в жизни видел что-то подобное. Послышался треск. Тихий-тихий. Моракс крепче сжал оружие. Барбатос и Мурата, не сговариваясь, призвали свое. Треск повторился. Еще раз. Громче. Четче. И шлем Принца осыпался крупными осколками ему под ноги. ...длинные-длинные волосы, такие же непроглядно-черные, как все остальное тело, рассыпались по плечам, сползли на спину, несколько прядок упало на грудь. Порабощенный Принцем юноша, краем сознания отметил Барбатос, наверняка заботился о своих волосах — кончики доставали почти до колен. Короткие пряди обрамляли лицо; кажется, у мальчишки была густая челка и торчавший на макушке небольшой хохолок. Принц приложил ладони к двум копьям, на горле и меж ключиц, и оружия в тот же миг осыпались пеплом. Та же судьба постигла двух их сестер. На землю тихо упало несколько крупных капель смоляной крови. Кап. Кап-кап. Кап. Кап.

Я правда… истекаю кровью. Ты меня ранил. Два архонта не смогли расплавить мою броню, но стоило мне отвлечься, не услышать, не успеть выставить защиту, и ты меня ранил. Разбил мой шлем, оставил ссадину на виске, пронзил копьями. Я не услышал тебя… ты даже не был здесь, да? Ты атаковал издалека, даже не зная о том, что я читаю абсолютно все мысли, даже те, которые мои жертвы сами не осознают и не слышат. Поэтому я не смог предугадать твою атаку и выставить щит… ты меня ранил. Ты… меня… ранил. Ранил… ...р а н и л.

...Барбатос, поняв, что сейчас будет, напрягся и вцепился в лук. Принц повернулся к ним лицом — и они все втроем пожалели, что его шлем разбился. Лучше бы у Принца вовсе не было лица, потому что то, что заменяло его, выглядело стократ ужаснее, чем его полное отсутствие — на той же черной дыре в пространстве, которой была голова чудовища и все его тело, светились фосфорным сиянием огромные круглые глаза, словно неаккуратно намалеванные маленьким ребенком, впервые взявшим в руки белый карандаш — тут и там просвечивала незакрашенная чернота. Носа не было — но на месте рта находился такой же фосфорно-белый, в этот раз нарисованный двумя зигзагами, шедшими от уха до уха, провал, раскрытый в бешено-эйфоричном оскале. Принц как будто слетел с катушек, поняв, что его ранили. Причем не от ярости. А от страшной, неправильной, жутью морозящей кости радости.

Ты… ты ранил меня! Впервые за сотни, нет, за тысячи, за сотни тысяч миров, меня ранили! Я… я не верю. Я правда истекаю кровью, меня правда ранили… Я жив. Я смертен. Я по-настоящему существую. Меня можно ранить. Когда… когда последний раз я чувствовал боль? Когда свет маленькой звездочки, воспитанницы моей сестрички, жег меня десять тысяч лет назад? Или когда этот ребенок, ее сынишка, поняв, что я такое, попытался изгнать меня из себя и не смог? Он все еще пытается сопротивляться… ждет любую секунду моей слабости, чтобы сжечь меня. Но в последние столетия он совсем ослаб. Я иногда боюсь даже, что остался совсем один, а потом он нет-нет да и подаст знак, что все еще здесь, все еще внутри меня, все еще ждет своего мига, чтобы сгореть вместе со мной взрывом сверхновой… Впервые за мириады миров я вновь чувствую это. Я встретил сопротивление. Вы смогли сопротивляться мне. А это значит…

«Удачи нам». *** Дышать — медленно, чувствуя каждый вдох и выдох и то, как воздух проходит по сухим губам, по верхнему небу и языку; дышать — уткнуться лбом в шелковую лазурную шерсть в широких проемах между прутьями из черного металла, пахнувшую небесным холодом, сочной травой, полевыми цветами и водой, и дышать. Ладони легли на гладкий фиолетовый кристалл. Она уже делала это раньше, она делала это буквально этой ночью, когда прочищала раненых сородичей от Порчи, на ходу вспоминая, как ощущался поток энергии сквозь ее тело, и воспроизводя его самой, но одно дело — несколько хиличурлов, а другое — дракон. Дракон, который не стал дружелюбнее ни разу с прошлой встречи, который обернулся против своего друга и так безразлично отзывался о смерти города, который раньше защищал, который наверняка мог обернуться и против нее в любую секунду, если ему что-то вдруг не понравится. Люмин не знала, хватит ли ей сил. Люмин не могла не попытаться. Двалин перенес ее и Софью с башни на землю. На территории древней столицы, как рассказал дракон, стояли три световых устройства, с помощью которых Декарабиан, предыдущий властитель Мондштадта, распределял энергию для воздушных щитов. Если перенастроить их, можно было, пожертвовав большинством охранных печатей, сконцентрировать силу в одном месте — на верхнем ярусе башни. Раньше этот режим существовал для отражения одиночных нападений богов-соперников; боги во время Войны Архонтов, особенно те, кто сумел закрепиться на территории, изобретали самые разные механизмы для защиты себя и своих людей, и бог бурь не стал исключением. «Механизмы Ли Юэ были куда более сложными и надежными, чем этот, - ответил Двалин на слабое восхищение Люмин инженерной мыслью Декарабиана, - такую конструкцию смог бы смастерить даже Барбатос, если бы дал себе труд построить достойную защиту города». Доля перенастройки механизмов выпала Софье как единственной способной работать с устройствами такого размера. Двалин пообещал помочь. Люмин, как изначально и задумывалось, досталась задача лечить его. ...вдох. Закрыть глаза. Выдох. Кристалл под ладонями неприятно холодил кожу, и от энергии, исходившей от него, мутилось в голове. Не отпускать. Не отпускать. «Давай, сестренка, - на плечо легла чужая невесомая рука в перчатке, - все зависит от тебя. Судьба Венти и Софьи зависит от тебя. Ты сможешь. Не можешь не смочь». Да. Люмин еще несколько раз медленно вдохнула и выдохнула, сосредотачиваясь на внутренних ощущениях. Собственная сила, та самая золотая искрящаяся энергия, затеплилась в груди. Давай, Люмин. Помнишь, что тебе сказал Альбедо в ту злополучную вылазку в Шепчущий Лес? Пиро и анемо — как вода и воздух, на глубинном уровне суть есть одно и то же, а потому вести себя будут одинаково. Если можно создать поток анемо, можно создать поток пиро. Если ты можешь проводить сквозь себя и легко призывать одну силу, то сможешь и другую. Твоя сила — тоже энергия, как анемо, как пиро, как крио, дендро и все остальные. Она поддастся тебе. Ты уже использовала ее. Ты сможешь. Да, в этот раз не будет ни Мураты, которая, смеясь, предложит тебе угнать Двалина и улететь на нем в Натлан и попутно чуть не сожжет тебя изнутри, в этот раз не будет Венти, который назовет тебя смелой и поймает в воздухе кольцами из белых перьев; в этот раз будет только полный Порчи мертвый город, Софья, жизнь которой зависит от тебя, и Двалин с тобой один на один. В этот раз будешь ты. Сердце гулко стукнуло в пустой груди. Вдох. Отпустить внешние звуки, отпустить ощущение шелка шерсти под ней, отпустить цеплявшееся когтями за нутро горе, отпустить мелкую дрожь в теле — и... Выдох. С первым ударом сердца золотые искры, подхваченные тонким потоком анемо, потекли с кровью в руку, укололи подушечки пальцев, затрещали, сжигая концентрированную Порчу фиолетового нароста на драконьем загривке — и в другую ладонь вернулась лишь чистая сила ветра. Она вновь влетела в грудную клетку, оплелась крохотным вихрем вокруг солнечного сгустка, облепилась золотыми блестками и понеслась дальше по кругу; в руку, в пальцы, сгореть, прожигая ядовитый кристалл, вернуться, опять заблестеть мириадами мельчайших бенгальских огней — и снова в руку, в пальцы, в кристалл… Только отключиться и ощутить себя наблюдателем в собственном теле, как в прошлый раз, не вышло. Не было мощного тока анемо, который обычного человека свел бы с ума, не было сжигавшего сознание огня, и сердце не колотилось в безумной радости рожденного для неба существа, которое сумело снова взлететь после того, как полтысячелетия было приковано к земле; была только она, Люмин, обездвиженная слабачка в простом белом платье со шнурком вместо пояса, был только тонкий бирюзовый ручеек, мерцавший солнцем на правой руке и тускневший на левой, и Двалин, смирно сидевший на земле, а не носившийся над облаками в попытках сбросить клещом вцепившуюся в него шаманку со спины. Из сердца — в руку, из пальцев — в кристалл, и снова в руку, и снова в сердце, и опять, и опять, и опять… Не было неба, не было ветра, не было города, разрушаемого ураганом. Не было леди Джин, в ужасе глядевшей в сторону смерча, унесшего шаманку, не было Паймон, уткнувшейся лицом в плечо застывшей Софьи и тихо и тонко хныкавшей о глупой и безрассудной Люми, не было пытавшейся увести их в безопасное место Эмбер. Не было Кайи, который вышел встречать вернувшуюся на руках их бога героиню, не было Лизы, по-кошачьи улыбавшейся ей, не было Дилюка, который мчался в атакованный Мондштадт. Не было Альбедо, рисовавшего ее брата и успокаивавшего ее слепую ярость, не было Кли, которой она оставила кошмары и на глазах которой чуть не умерла, не было предложившей ей сигарету Розарии и Эулы, записавшей ее в очередь на месть. Не было Беннета, с искренней улыбкой рассказывавшего ей о том, как застрял на четыре дня в пещере, не было Фишль и Оза, с распростертыми объятиями принявших ее в Приключенческий Отряд Бенни, не было Ноэлль, умудрявшейся приходить на помощь каждому, кто звал, не было Виктора, кинувшегося наперерез Чтецу с одним только пиро-пистолетом при себе, лишь бы не дать чудовищу забрать волшебную реликвию города. Была только Софья, забравшая у Люмин единственную слезу Двалина, которую девушка так никому и не отдала, чтобы с ее помощью активировать завязанные на анемо световые устройства, безразличный ко всему происходившему Дракон Востока и она. Шаманка и травница, которая за последние недели была в своем племени один-единственный раз. Воительница, которая, несмотря на весь свой опыт боев, не смогла нормально одолеть ни одного действительно сильного монстра и позволила соратникам — да что соратникам, маленькой эльфийке, кинувшейся им на помощь! - погибнуть у нее на глазах. Путешественница, которая только влезала в передряги и никогда не выбиралась сама — ее всегда вытаскивали: то Венти, то рыцари и другие архонты, то Софья. Жалкое подобие героини. Мондштадт был мертв. Подснежник был мертв. Софью непоправимо искалечили. Паймон была скорее всего мертва, как и все остальные. Все… были мертвы. Принц уничтожил всех. Возможно, она проснулась и спохватилась слишком поздно, и сейчас не осталось совсем никого, кого еще можно было бы спасти. Даже Венти. Почему Принц оставил ее в живых? Почему только ее и Софью? Лучше бы он пощадил хотя бы Паймон вместо нее, лучше бы он пощадил всех остальных вместо нее — если бы только она могла отдать себя за остальных, как ее мама, если бы она только изначально была умнее, сообразительнее, ловчее, сильнее, просто лучше, если бы только тогда, пятьсот лет назад, Асмодей вместо нее оставила Итера — тогда все обернулось бы не так. Все было бы хорошо. Все… все было бы хорошо, если бы она была не она. Вдох. Выдох. Из сердца золотые искры — в руку, на кончики пальцев, из пальцев — в кристалл, оттуда снова в руку, в сердце, и по кругу, по кругу, по кругу… Если бы только сейчас с ней кто-то был — кто-то, кто мог бы защитить, поддержать, дать сил, кто-то, за чью жизнь она не была бы ответственна. Если бы... если бы с ней была хотя бы Ама, хотя бы Джин, Эула, Лиза, хотя бы кто-то сильный, сильнее нее, она бы свернула горы, она бы не сомневалась ни в чем ни секунды, она бы не чувствовала, как с каждой секундой золотых искр в груди становилось все меньше и как Порча внутри мешала им загораться вновь. Если бы с ней был Венти, темный кристалл на драконе трескался бы куда быстрее. Если бы с ней был Итер, Двалина они бы вылечили за считанные минуты. Венти, Великие Семь Стихий, Венти, он спас ее несколько раз, а она не смогла ничем ему отплатить, она даже не знала, сможет ли выполнить одно-единственное ее обещание, которое он принял. Она не знала, хватит ли ей сил даже на один кристалл — а их было два, и наверняка кто-то вот-вот заметит, что дракона пытаются вырвать из лап Бездны, а еще нужно было защитить Софью, разбиравшуюся под мысленным руководством Двалина с древними механизмами богов… Из сердца — в руку… из пальцев — в кристалл… и по кругу… В горле сжался комок, не дав дышать. Венти, Ама, Кли, Паймон, Софья, Фишль, Джин, все-все, пожалуйста, простите ее. Если бы она была лучше, все бы обошлось. Она должна была послушаться Софью и не идти в раскрытую ловушку, а попросить Подснежника перенести племя сюда, в безопасное место — все равно на равнине уже жили хиличурлы. Она не должна была тащить Кли к стражу руин. Она не должна была делать столько безрассудных вещей, которые сделала. Она должна была быть умнее, рассудительнее, находчивее. Она должна была быть лучше. Простите, что вместо героини вы получили ее. Из сердца — в руку, пока сияние не погаснет совсем… «Я думал, что она знала, что я любил ее всем, что во мне способно было любить. Я думал, что они склоняли головы в почтении и ответном обожании. Я думал, что однажды, когда задохнется, лишенная всех сил, последняя метель, я в своих ладонях принесу те сказочные цветы, о которых он шептал, закрываясь от ветров, и мой город впервые за столетия зацветет, отогретый солнцем, которого так давно не видел. Оказалось, что они склоняли головы в страхе предо мной, потому что нескончаемые ураганы не давали им выпрямиться и встать в полный рост. Оказалось, что он шептал о цветах, которых не существовало, чтобы трепетное пламя надежды не задули пронизывающие вихри. Оказалось, что моя любовь была затхлым воздухом, которым нельзя было дышать. Мои ветра, яростные и безжизненные, не умели петь. Но я не дам чужим ветрам заглушить то, как поешь ты». Люмин вздрогнула. В ее светло-бирюзовый ручеек анемо вдруг вплелось еще одно течение — темное, цвета грозовых туч, бурное, как горная река, и девушке почудилось, что ее обняли, стремительно унося с собой, ледяные вихри. «Никто не расскажет тебе, как быть героиней. Чем жертвовать, а что держать, не отпуская. Где ты совершишь ту самую роковую ошибку, что вонзится тебе твоей же стрелой в сердце. Никто не рассказал мне, права ли была я в своей горечи, когда все вокруг меня горели жаждой свободы — никто не рассказал мне, может ли мое чувство быть достойным мотивом для революционера. Можно ли свергать властителя, когда вместе с праведным пламенем гнева за порабощенный народ в твоей душе гниет отчаяние нелюбимой жены. Но если я хоть что-то выучила за свою жизнь, то я скажу тебе одно. Если бы каждая анемония думала, что сил ее одной должно быть достаточно, чтобы успокоить ураган, ветра не потеплели бы никогда». Темно-сизый вихрь нежно оплели белые воздушные перья — и точно так же, как золотые искры, принялись растворять в себе Порчу, исчезая вместе с ней. «Я все еще слышу, как поют теплые ветра времени. Я слышу, как на эту песнь отзываются голоса маленьких ветряных цветов, не завявших от тлетворного смрада далеких могильников. Мы проснулись, услышав зов дочери солнца — она сказала нам искать тебя и помогать тебе во всем. Мы проведем тебя туда, куда ей путь заказан, и укроем в битвах, в которых она не сможет стать с тобой плечом к плечу. Веди, маленькая звездочка — тысяча ветров и я, первый из них, будем с тобой». «Веди, воительница — ветер станет мне луком и стрелами. Нам есть, кого защищать. Я буду с тобой». ...Люмин сначала не поняла, почему губы чуть-чуть жгло солью. А потом ветер, свежий, ледяной, промчался рядом, растрепал спутанные волосы, прогнал миазмы Порчи, с первым судорожным вдохом обжег глотку холодом, а с выдохом унес с собой всю грязь, что скопилась на легких. Путешественница вскинулась, заморгала, обернулась — Софья, стоявшая около светового устройства, точно так же вертела в замешательстве и потихоньку загоравшейся радости головой. Девушки встретились взглядами. Черные глаза тускло-тускло, но все-таки блестели вновь зародившейся надеждой. - Ты… - прохрипела Люмин, шмыгнув носом — она все-таки умудрилась расплакаться, - ты тоже чуешь? Софья кивнула. И обескровленные губы чуть изогнулись в улыбке. Люмин улыбнулась шире — внутри словно зажглось новое солнце, рвавшееся наружу. Она не совсем понимала, кто именно пришел им на помощь, но она была рада им, как старым друзьям. Они не одни. Они не остались одни! И… и если то, что ей сказал тот мужской голос, она истолковала верно, то… То Мондштадт... ...был жив. И Венти был жив! Все были живы! Они не опоздали! - Эй! - рассмеялась она, приподнявшись на руках, - вы слышите меня? «Как тебя не услышать, маленькая звездочка». - Тогда помогите Софье! Тут еще в двух местах есть точно такие же световые штуки, их нужно переставить на другой режим, чтобы они концентрировали силу в башне, а не в печатях, или типа того! Вам хватит сил? «Хватит ли мне сил совладать с моими же механизмами? Интересный вопрос. Конечно». ...это был Декарабиан?! «Надо же. От тебя осталось достаточно, чтобы даже суметь собраться в полноценное сознание». «Дитя восточного ветра, не недооценивай древних богов. От меня осталось достаточно, чтобы собрать полноценное сознание всех тех, кто выступил против меня». «И потому ты собрал только Амос». «Она вернулась сама, отозвавшись на зов дочери солнца. Я не приложил к этому руки». Люмин против воли улыбнулась еще шире. Ветер, еще раз встрепав ее волосы и погладив по спине, умчался прочь; спустя несколько секунд девушка увидела, как от общего потока отделился рой маленьких белых существ, отдаленно похожих на светлячков, только с длинными шлейфами, напоминавшими ветви плакучей ивы, и полетел в другую сторону. Ей до сих пор не верилось. Ей правда до сих пор не верилось. Им на помощь пришел предыдущий властитель Мондштадта и древняя лучница, на их сторону встали тысяча ветров, Мондштадт был жив, у них была надежда, все еще не было потеряно, все еще не было потеряно! Она… она еще могла успеть. Она обязана была успеть всех спасти. Сейчас — хотя бы Двалина. «Кто бы ты ни была, дочь солнца, - Люмин, вдохнув, на выдохе с новыми силами — во всех смыслах новыми, потому что незнакомые ей ветра вплелись в ее поток анемо, усиляя его и не только искрами, но и самими собой принявшись вымывать Порчу — принялась за разрушение кристалла, - но спасибо тебе. Ты не знаешь, что сделала для меня».

Рада слышать, Люмин.

...этот голос. Ее сердце едва не остановилось, когда она вновь услышала этот проклятый голос.

Я знаю, что эта помощь не окупит того горя, что я причинила тебе, но я не смогу сделать больше. Я не продержусь в сознании дольше нескольких минут — заклятия, наложенные на меня, слишком сильны, и колдовство того зова, что разбудил меня, долго их не сдержит. Но пока я здесь… позволь сделать тебе еще один подарок.

Люмин вдруг почувствовала, как ее сковали семь плотных цепей. (...нет. Они сковали ее не только что. Они всегда были здесь, внутри нее — это были те самые тромбы, что она чувствовала, когда впервые лечила Двалина. Только сейчас она ощутила их правильно. Как цепи.) Кто-то крепко схватился за одну из них — ту, что сдавливала горло. И что было силы рванул.

Дыши!

В первое мгновение весь воздух выбили из легких, заставив рухнуть лицом в драконью спину — Люмин краем сознания возблагодарила всех божеств, каких знала, за то, что не стукнулась лбом об железку, крепившуюся к кристаллу. В следующее мгновение она сипло вдохнула, словно только что вынырнула из воды. А потом внутри все взорвалось. Свет в один миг заполнил собой все внутри до предела, грозясь разорвать ее на части, и Люмин зажмурилась, вцепившись в кристалл что было сил, и задышала через рот; свет выходил с каждым сиплым выдохом, свет давил изнутри, кололся на кончиках пальцев, бился бешеным ритмом сердца — тургор, почему-то вспомнился неизвестно где вызнанный термин, то самое состояние, когда наполнен до предела. Свет вдруг сжался в крошечный комок в грудной клетке, как звезда перед взрывом, а потом растянулся, разорвался на два потока, промчался по артериям обеих рук, вырвался протуберанцами из ладоней - и фиолетовый кристалл с показавшимся оглушающим треском раскололся напополам. Свет тут же ворвался в трещину, заполняя ее собой, и более маленькие трещинки побежали по поверхности нароста и внутрь него; Люмин, поверхностно дыша, все-таки сумела приподняться на локтях, не выпуская ядовитый камень из сжавшихся в мертвой хватке рук, и взглянуть — и ахнула: кристалл с каждой секундой все ярче сиял изнутри, вспыхивая новыми глубинными огоньками, и трещал, не выдерживая напора губительной для него силы. А потом золотые молнии расчертили металлическое плетение, крепившее кристалл к телу дракона, и с одним громким треском вся конструкция обратилась в черно-фиолетовую пыль, тут же сгоревшую в солнечной вспышке. ...Люмин, зажмурившаяся в последний момент, осторожно приоткрыла глаза — и тут же распахнула, не веря. Она ожидала узреть рану, страшную, глубокую, исходившую кровью или энергией анемо — смотря чем истекал бы раненый Двалин, - такую, сквозь которую было бы видно кости, но вместо это увидела все тот же свет, чуть не разорвавший ее на кусочки. Он, теперь совершенно спокойный и мирный, залился в дыру от расщепленного кристалла и в проколы в тех местах, где металлическое кольцо вонзалось в плоть, и его цвет с белого, как у расплавленного металла, стремительно сменился на глубокий бирюзовый и темно-лазурный. За несколько секунд рана прямо на глазах ошарашенной Люмин зажила полностью, и на месте кристалла заблестела в свете медленно наползавшего на горизонт зарева, лоснясь, мягкая-мягкая шерсть. Словно никакого нароста из Порчи и не было никогда. Люмин дергано выдохнула. Расплылась в бешеной улыбке. И, расхохотавшись, уткнулась лицом в спину ящера, сжав его шерсть меж пальцев. - Это… это что было?! - воскликнула она, смеясь.

Ты, конечно же.

...она?..

Не я же. Я так не могу. Моя родная сила — лишь кроха, тихий отголосок того, что можешь ты. Я… не могу поверить. Я забрала у тебя такое чудесное колдовство, а вернуть могу лишь жалкую его долю — на большее меня не хватит сейчас…

Это она. Это правда была она. Ее сила. Ее звездная половина, доставшаяся ей от мамы-богини. То, что прорастало крыльями из спины, то, что нещадно уничтожало Порчу, то, что лечило самые ужасные раны, заливаясь в них расплавленным металлом и принимая любую форму. Это… была она. Ей вернули кусочек ее силы. Выдрали одну из цепей, что сдавливали ее, и дали наконец-то дышать, а не хватать ртом воздух в попытке не задохнуться. Это была она. Это была она! И она только что уничтожила один из кристаллов! Люмин, все еще не веря своему счастью, приподнялась на руках, кое-как перевернувшись в сидячее положение, и подняла голову — Селестия висела далеко-далеко, и сквозь закрывшие небо черные тучи не было видно ничего, но Люмин… Люмин просто чувствовала, что где-то там на нее из окон темницы смотрела, точно так же улыбаясь от уха до уха, девочка в терновой короне. - Киана! - крикнула она во весь голос, будто надеясь докричаться до небесного замка, - ты дождешься меня, и я отказ не принимаю! Я тебя вытащу! Вот окрепну, наберу огромную армию самых мощных воинов Тейвата, возьму штурмом Селестию и вытащу! На краю сознания она услышала тихий мелодичный смех. И в нем звучала надежда.

Хорошо, Люмин. Я буду ждать.

Люмин счастливо фыркнула. Она чувствовала себя так, словно даже орда Вестников не стала бы для нее преградой. Опираясь на руки, она развернулась лицом к хвосту Двалина. Итак, остался еще один кристалл, попутно Софья, Декарабиан и… Амос? Ее же назвали Амос, да? - разберутся со световыми устройствами… картина из удручающей моментально превратилась в обнадеживающую. «Венти, ветер мой, держись, - она, по-боевому стиснув на секунду кулачки, поползла, подтягиваясь руками, в сторону драконьего хвоста — и тут же взвизгнула, когда Двалин, до этого сидевший на четырех лапах, вдруг привстал на передних, заставляя девушку скатиться по гладкой шерсти прямиком к кристаллу, и остановил ее буквально за секунду до столкновения с наростом, - ...я тебе еще на твоего друга нажаловаться должна, он меня чуть не уронил! Вот! Так, стоп, я не то пообещать хотела… что там обычно обещают… держись, короче! Держись, мы скоро будем, вот еще немного — и прилетим, и поможем тебе надавать Принцу божественных лещей! Держись, потому что если ты не продержишься, то я буду плакать, потому что ты мне как бы очень-очень нужен!» Однажды она точно скажет ему лично. Однажды. Когда наберется смелости — или когда наконец-то озвереет настолько, что просто сопрет откуда-нибудь бутылку чего-нибудь покрепче (можно попробовать подбить на это Розарию — сестра казалась Люмин тем типом человека, который пойдет воровать с ней бухло, если предложить долю), напьется и с развязанным языком припрется к Анемо Архонту. Но это потом. Сейчас были дела поважнее. Итак, надо было снова попробовать вызвать такое же количество энергии, как при срыве цепи. Теперь, когда ей возвратили кусочек силы, процесс должен был пойти быстрее и- - Вы надеетесь уйти от Бездны? *** Венти прицелился, щуря один глаз. Мурата сжала хлысты, с концов все еще обмотанные вокруг ее рук. Моракс поудобнее схватил копье. Принц выпрямился и посмотрел на них своим немигающим безумным взглядом.

Я выполню свое обещани-

...Барбатос не успел даже моргнуть. Он успел услышать хруст. Он успел учуять вдруг ударивший по рецепторам запах древесной коры и сладковатый привкус незнакомых цветов. Принц вдруг ни с того ни с сего замер, оборвавшись на полуслове и застыв с приоткрытым ртом. ...из сгиба локтя пророс, разломав броню, и распустился окропленный черной кровью нежный белый цветок, чем-то напоминавший сесилию. Крупные лепестки, один из которых, в отличие от остальных, был бледно-бледно-голубым, как чистое рассветное небо, покачнулись под весом капель.

Эти цветы… ...быть не может. Быть того не может, ты мертва десять тысяч лет! Откуда здесь взялись твои цветы?! Я стер твой мир и тебя вместе с ним в порошок, эти цветы больше нигде не растут, так откуда- ПРОРАЩИВАЙ ИХ! ПРОРАЩИВАЙ! ОНИ ЕГО УДЕРЖИВАЮТ! НЕ ДУМАЙ ОБО МНЕ, ПРОРАЩИВАЙ!

Это был тот мальчишка. Низкое многоголосье исчезло, оставив лишь чистый человеческий тенор порабощенного Принцем юноши. Второй цветок, с хрустом раскрошив броню, распустился на шее. Третий продрался на свет на груди, там, где у людей билось сердце. На шестом, не выдержав, юноша рухнул на колени и согнулся пополам, уткнувшись лбом в землю. Сухая трава хрустнула, выдернутая из почвы и сжатая в кулаке. Цветы продолжили прорастать, облепляя собой шипевшего сквозь стиснутые зубы парня; в нескольких местах броня откололась, упав на землю и рассыпавшись черным пеплом, и тошнотворная вонь крови Принца усилилась в разы, заставив закрыть рот и нос ладонью.

Добей меня, пока он не управляет этим телом. Если убить меня сейчас, умрем мы оба — выплеск всей моей силы сожжет его. Не медли. Не сожалей обо мне. На твоем оружии мамина сила, и я не знаю, кто дал ее тебе, но примени ее уже! Быстрее, пока он не вернулся!

- ...нетушки, маленький мой. Убивать тебя я точно не стану. Стук. Дрогнувшего юношу пригвоздил к земле раздвоенный у конца посох, воткнутый ровно по обе стороны шеи. За него держался, стоя немножко неустойчиво, и виновато улыбался Подснежник.