Нас двое

      Яркий свет фар, блеснувший из-за поворота слепит глаза, освещая салон новенького, серого джипа, который достался ему почти даром. Дождь, который лил накануне потихоньку превращался в гололёд, поддаваясь первым ноябрьским морозам. Водитель щурится, выкрикивая злостное: — Да бля! — потирает глаза, переводя взгляд на колени, где красуется начищенный пистолет ТТ, с глушителем, всё как надо. За пазухой пушка, в кармане куртки всегда лежит граната, а на цепочке висит чистый армейский жетон. Привычки, мать его, и свои и чужие, только толку от них ноль.       Пустынная заправка у окраины между Зареченским и Пролетарским округом освещается парой тройкой фонарных столбов, которые поблёскивают на мокром асфальте. Чего он здесь делает в начале второго ночи и сам не знает, бензин выкатывает, вместо того, чтоб мадам свою укатывать. По радио играет какой-то концерт классической музыки, которая ужасно бесит, но лучше так, чем в тишине. Наедине со своими мыслями было очень тяжело оставаться надолго. Это подобно плену, в который он загнал сам себя тогда, ещё в августе девяносто третьего.        Командирский кабинет, куда Алик его затаскивает, чуть ли не за шкирку, как щенка загнавшегося, прячет их от лишних глаз, вот только их всё равно слышно. Витя понимает, что обстановка накаляется, когда Волков закрывает скрипучие жалюзи, а из груди вырывается нервный смешок. — Иришку на озеро свозил, да? — спрашивает командир, последние жалюзи закручивая.       Ну все, приплыли, мать его за ногу. — А че такого, командир, а? — он даже не успевает сообразить, как ему действовать дальше, пока Алик его к стене не припечатывает, аккурат возле дартса. — Ты же нас всех подставил! Ты нахера его грохнул, отвечай? — голос стальной, с хрипотцой, страх навеевает, но Витя держится, нельзя палиться, нельзя. Вот только Волков далеко не лох печальный, знает же его не первый год, как облупленного, видит все насквозь, глазами зелёными прожигая. — Я вообще никого не трогал! — цедит сквозь зубы, пока тот его поддых бьет, да за грудки тягает. — Мне теперь из-за тебя пацанов под пули подставлять.       Между ними расстояние от силы сантиметров двадцать остаётся, а в воздухе повисает напряжение в перемешку с запахом старых бумаг, бензина, машинного масла и страха. — Ты че, совсем что ли, командир! — юлит, выкрутиться пытается, хотя все и так всем ясно. Алик злится, за глотку его держит, а правой рукой уже пушку из кармана вытаскивает, пока в Витиных глазах огонёк не загорается. Страшно, сука. — Ты сам мне выбора не оставляешь, Витя! Зураб хочет твою голову, а я не хочу войны.       Дуло смотрит ему прямо в висок, холодным металлом скользя по коже.       Заигрались. Они оба заигрались, вояки хреновы, совсем забывать уже стали, что уже второй год как на гражданке, под мирным небом, а от Афганистана остались только форма, медали и искалеченная психика. — Тш, тш, тш… Да ты че, Алик, — пытается как-то притормозить, обороты сбавить, так как или несёт вообще непонятно куда, — Он вообще первый начал, набросился, душить стал, — говорит, потому что если смолчит, Алик пришьёт его здесь и сейчас, без суда и следствия, он это знал точно, — У меня просто планку сорвало, — Витя говорит ключевые слова, от которых хватка на шее становится чуть слабее, понимает, что нащупал ту самую ниточку, за которую тянуть можно, спасая себя, — Как тогда, под Панджшером, помнишь? Я очнулся, он уже мертвый. Прости, командир! Если нет, то стреляй, — пользуется моментом, пока Алик с демонами своими борется, картинки в голове прокручивая, тянется рукой, чтобы пушку убрать, пока Волков сам руку не дергает, но хватку не ослабевает, наоборот, сильнее сжимает, так, чтоб аж в глазах потемнело. — Потеряйся! Как можно качественнее, понял? Из города, а лучше из страны, — говорит резко, пока на сейфе, в углу не замечает початую бутылку «Столичной», отхлебывая из горла как минимум стопку, не закусывая. Волкову решение даётся с трудом, но выхода другого нет, не застрелит же он лучшего друга, в конце концов. — А с вами че теперь будет? — спрашивает Витя на тумбу оседая, ему самому бы пару стопок опрокинуть после такого, но он держится, ответа Волковского ждёт. — Ниче, прикроем, — отвечает спокойно, бутылку другу протягивает, а тот и не отказывается, жадно глотая беленькую. — Я так не могу, командир! Ты меня за кого вообще держишь-то?       Волков держал его за друга, лучшего друга, которого ему ну никак не хотелось терять, не в этой войне, не при таких обстоятельствах.       Этот разговор не решил ровным счетом ничего, вот только именно эти слова Витя вспоминал каждый день, каждый ебаный день с того самого злоебучего августа, а вот «Столичную» больше после того раза не пил, уж слишком едким этот вкус остался в подсознании.       Говорят, не предаст тот, кто знает, насколько это больно. Витя знал, что это такое не понаслышке, и тем не менее проигрывал своей совести всякий раз, вспоминая события на Лесной, где ему пришлось делать выбор: убивать или умирать…       Перехватив пистолет, подносит его прямо к виску, с предохранителя снимая. Зачем? Да хер его знает, не первый раз такое, может совесть мучает, а может заебался. Противно, от себя же противно, а дороги назад нет.       Как назло дождь опять срывается, стучит по крыше, стёклам, сбивает. Ещё и телефон, который на пассажирском где-то валяется пиликает снова монотонной мелодией.       Звонят раз, потом второй, окончательно с мыслей сбивая. Пистолет в руках меняет, в левую берёт, назад не откладывая, в надежде, что после разговора он сможет продолжить. — Да, — отвечает резко, так, чтоб на том конце провода поняли, звонят они максимально не вовремя. А когда в этой жизни вообще бывает «вовремя»? — Витюша, здравствуй, это тётя Лена, помнишь меня? Тётка твоя, сестра Кости, прости, что так поздно… — голос женщины дрогнул, когда она имя брата своего произносит. Парень молчит, громко сглатывая слюну, скопившуюся во рту, потом всё же отвечает быстро. — Помню. — Витя, Костя умер! — нависает пауза, которая затягивается как-то слишком надолго, пока он не переспрашивает, откладывая пистолет на сидение. — Что? — Я сама только узнала, вернулась в Россию, мне подруга позвонила, рассказала всё. Об этом никто и не знал, пока я копать не стала, Вить. Потом, пока разобралась во всём, пока номер твой отыскала. Нет больше папки твоего, Вить. И брата моего…       Женщина тараторила, будто боялась, что связь может в любой момент оборваться, а самое главное она так и не успеет сказать. Образ тётки застыл у него перед глазами, потом смутные вспоминания об отце. Давно они не виделись, очень давно. — Когда? — только и смог выдавить он, вглядываясь куда-то вдаль через забрызганное лобовое вдоль заправки. — В марте, двенадцатого. — Жил как собака, так же и умер, — вырвалось у него быстрее, чем Витя успел подумать. Детские обиды так не к месту взяли над ним верх, что он даже не заметил, когда перешел на личности. — Не надо так, Витюш, ты всего не знаешь, — женщина шмыгнула носом, этот разговор ей явно давался нелегко, так же как и ему. — А я и знать не хочу, тёть Лен! Он бросил нас с мамкой, когда мне было девять, в семью другую ушёл, а теперь я должен сесть и сопли на кулак наматывать, горе-то какое, папка умер, так? — Ты никому ничего не должен, Витя! Да, Костя наделал немало ошибок, возможно, ты когда-нибудь сможешь его понять и простить, а нет, так нет, это абсолютно твой выбор. Я чего звоню-то, я буду в Туле к понедельнику, мы могли бы с тобой встретится? — уже более спокойно спросила женщина, подводя к сути. — Да, — отвечает коротко, обдумывая услышанное. — Спасибо тебе, Витенька! Я в понедельник тебе позвоню, уточню время и место.       Они прощаются, оставляя на душе горестный осадок друг другу. Ну вот, только этого ему сейчас не хватало, и так ужасные мысли терзали его каждую свободную минуту, пока он скрывался за маской безразличия и отстраненности, а теперь ещё и это.       Телефон кидает куда-то вниз, под ноги пассажирского сидения, а потом со всей дури лупит руками по рулю так, что срабатывает громкий клаксон. Дождь заканчивается, а вот мокрая, подмёрзшая дорога не предвещает ничего хорошего. Курит прямо в машине, успокаивается, в конце-концов, он ничего не смог бы изменить, как-то повлиять, не в этой ситуации.       Ставит ТТ-шник на предохранитель, засовывая его за пазуху прежде, чем успеет тронутся с заправки. Домой, пора домой, сегодня его там точно ждёт Ирка и кислые щи.

***

      Полумрак школьного коридора вгоняет в панику не хуже контрольной по алгебре, которая началась минут двадцать назад, но сейчас ей абсолютно всё равно: что, где, когда.       Это начинается снова. Удушающий кашель доводит до слёз буквально за минут. Благо, баллон всегда с ней, поэтому выскакивает из кабинета быстро, шумно, через чей-то ранец перетираясь, даже не отпросившись. Учительница всё понимает, только успевает крикнуть вслед: — Павленко, ты как? Может, тебя к медсестре проводить?       Но она не слушает, бежит по ступенькам, попутно пшикая беродуал, пытаясь свободно вдохнуть. В какой-то момент ей даже показалось, что приступ сошёл на нет, пока уже на первом этаже школы, у дверей туалета не потемнело в глазах так, что она приложилась об косяк. В голове смешалось все, что можно и нельзя: синусы, косинусы, тренировка, астма, тетка со своей командировкой, вонючая тушеная капуста в столовой на обед. — Шухер! — еле слышно, шепотом маякует кто-то, пока она изо всех сил пытается удержаться за ручку двери, чтобы не упасть, но сил совсем не осталось.       Свалившись на кафельный пол в неестественной позе, она знатно напугала парней, которые сидели у окна пытаясь ликвидировать кол на одной из страниц дневника, прогуливая урок музыки, который им был явно ни к чему. — Илюш, смотри! Эй, ты чего? Ты живая там? — белокурый парень спрыгнул с подоконника и подбежал к девчонке, распластавшейся на полу. Её лицо было белое-белое, словно в мел кто вмокнул. — Илюш, она не дышит! И бледная вон, как смерть! — испуганный Вовка колотил девчонку, пока та не открыла глаза, судорожно ища баллончик, чтобы снова вдохнуть препарат. — Ну, а ты говоришь не дышит, дышит! Не видишь, астма у неё, — как-то слишком буднично констатировал товарищ, не отрываясь от работы. Подтирая лезвием бумагу, он что-то тихонько бубнил себе под нос, пока друг отчаянно пытался помочь незнакомке, которая, к слову, завалилась в мужской туалет. — Болит? — спрашивает, нагло касаясь пальцами её виска, на что она только успевает шикнуть, прижимаясь спиной к стене, поджимая ноги под себя. — Нет, мне не больно, я в норме. — Ага, оно видно. Ты чего здесь делаешь? — пока девчонка пытается оклематься, он как джентльмен, достаёт из кармана потрепанных чёрных брюк, на удивление чистый, носовой платок и мочит его под ледяной струей воды, быстро перебирая пальцами, чтобы приложить к виску. — Решила умыться, а потом думаю, ну нафиг, лучше пойду и умру в туалете! — паясничает, но платок всё же прикладывает, голова раскалывается теперь, да ещё и дышится не полной грудью. Может и правда лучше в медпункт не мешало бы наведаться, но вспомнит она об этом гораздо позже. — В мужском туалете, — поправляет Вовка, всматриваясь в её серо-голубые, бездонные очи. — Сегодня не самый лучший день для того, чтобы умирать, а вот завтра, завтра можно. Я бы даже пришёл посмотреть, — он такого заявления опешили оба, и Вова и девчонка, которая даже платочек уронила. Шикнув на друга что-то вроде: «Ты чё, дурак, не говори такое!», он подал ей руку, помогая подняться. — У тебя на виске синяк проступил, багровеет, тебе точно не больно? Может тебя до медпункта довести? — Нет, мне не больно, это просто синяк! — бесится она от такого внимания, но потом понимает, ребят поблагодарить всё-таки стоит. — Спасибо за помощь, мальчики, — ответа она дожидаться не стала, просто оставила платок на раковине, проверила на месте ли ингалятор и ушла, придерживаясь за подоконники. — Странная такая, — буркнул Вова, глядя ей в след. — Нет, больная. Жалко её! — ответил Илья совершенно спокойным, будничным тоном, пока ему в голову не прилетел ластик. — Не говори так, жалко ему, ты же слышал, нормально с ней всё! Ты кол вытер? — Вытер. — Красава! Давай, дрожжи тащи, будем сейчас уроки срывать, а то я ещё одну двойку по химии не вывезу. — Может, проще будет выучить, а, Вов? Там всего-то двухвалентные соединения, не сложно! — уговоры Илюши не дают никакого результата от слово совсем, парень даже не останавливается на «подумать», всё и так уже решено, главное с дрожжами не прогадать, что мало не было. — Жаль Саня заболел, он бы оценил задумку, отвечаю!       Но Илья так ничего на это и не ответил, задумался.       Разговор парней стихает, а потом и вовсе сходит на нет, ведь за закрытыми дверями не слышно, да и она не вслушивается. Присмотревшись, на часах только половина одиннадцатого, а она уже хочет как можно скорее свалить отсюда и сейчас у неё есть замечательная возможность. Вернувшись в класс, она пытается тихонько продвинутся к своим вещам за третьей партой у окна, но даже контрольная не стала помехой для смешков и шушуканья, прикрыть незаметно синяк у неё не вышло. — Полина, что случилось? — беспокоится Светлана Германовна, поднимаясь из-за учительского стола. — Мне плохо, можно я домой пойду? — спрашивает тихо, быстро пакуя свои вещи, чтобы даже если не отпустят всё равно улизнуть отсюда. — Может родственникам сообщить, чтобы встретили тебя? Я сейчас в учительскую схожу, тёте твоей позвоню. — Нет не стоит, меня брат встретит, — врёт нагло и не краснеет, с таким серьезным лицом, что не поверить ей просто нельзя, пока кто-то из главных гадюк класса в лице одноклассниц не вмешивается в разговор, выкрикивая: — Какой брат, Павленко, у тебя же сестра вроде, да и та двоюродная? — Так твой брат и встретит, Тань, — практически у самого выхода из класса заявляет девчонка, захлопывая за собой дверь, оставляя в неведение не только классного руководителя, но и весь класс, который начал шептаться от парты к парте, обсуждая новенькую чеканашку, которая так и не смогла влиться в их компанию.       Оно и понятно, учителя частенько ставили её в пример другим ученикам, не потому, что Полина была какой-то особенной девочкой, отличницей, она просто нестандартно мыслила, что очень не нравилось одноклассникам. За это ей приходилось частенько отстаивать себя, своё мнение. Даже драка, которая произошла не так давно в коридоре школы не обошлась без её участия. Ох и прилетело ей тогда от дяди Гены, которого вызвали в школу на разборки, но она вышла победительницей, огрев обидчицу железным звонком по голове так, что у Веремеевой диагностировали сотрясение мозга лёгкой степени тяжести.       Ей было не страшно ввязываться во что-то «эдакое», страшнее было умереть в любой момент и чего-то не сделать. Поэтому, когда у Писаревки во дворах её какая-то сумасшедшая чуть не сбила на машине, она даже не испугалась. Просто не успела, падая на капот синей иномарки, а потом как бесформенный мешок скатываясь на землю. Счет времени сбивается, она даже не успевает сориентироваться, когда из машины выходит взволнованная девушка. — Эй! Звезда полёта, ты там живая или мертвой прикинуться решила? — раздраженно спрашивает она, оценивая ситуацию. Девчонка возмущенно хмыкает, вытирая испачканные руки.       Живая, опять… Даже не ударилась, разве что джинсы только запачкала. — Сегодня не лучший день, чтоб умереть, — Полина усмехается, вспоминая в каком-то смысле «крылатую» фразу патлатого парня из туалета, где ей сегодня тоже пришлось распластаться. — День, может, и подходящий у тебя, но время и место ты точно не то выбрала, — девушка-водитель подаёт ей руку, чтобы помочь подняться, пока Поля причитает про себя о правильноси выбора, размышляя о том, кто прав кто виноват.       Где-то поблизости послышался вой сирены. — Это что, милиция?       Подскочив на ноги так быстро и неестественно, по телу девчонки побежала дрожь, наконец-то адреналин начал поступать в кровь в нужном количестве, чтобы разогнать туманные мысли, оценивает ситуацию. Руки-ноги целы, а вот голова начала побаливать, видимо она неслабо приложилась об косяк. — Хуже, ГАИ. Садись в машину и не задавай лишних вопросов, подброшу, куда скажешь, если рот на замке придержишь! — в машину заталкивает едва ли не бегом и за руль снова прыгает, с тормозов срываясь окончательно, а она и не сопротивляется, некогда.       Идиотка, что в машину села, но если бы она этого не сделала, неизвестно, как сложилась бы эта история дальше…

***

— Тормозни у ларька, пожалуйста! — жалобно просит девчонка, глядя на новую знакомую, когда они уже к выезду из города направляются. Лишних вопросов старается не задавать, понимая, что ей либо не ответят, либо соврут, но тут такое дело, которое не требует отлагательств. — Чё, соскочить решила? — спрашивает Софа с нотками облегчения, ведь за эти двадцать минут, пока они едут в машине, она успевает пожалеть о своём решении прихватить Полину с собой, как минимум, дважды, а тут такая возможность. — Ага, щас, не дождешься, ты обещала меня покатать по городу. — Действительно, мы на угнанной тачке, сейчас как раз самое время по городу рассекать! — возмущается, грозно хмыкая, но газ потихоньку сбрасывает, заметив на горизонте магазин. — Вообще-то, у меня стресс, ты меня чуть не задавила! — напоминает ей Поля, поджимая ногу под себя, чтобы достать рюкзак, который валялся где-то на заднем сидении. — Ну не задавила же, а зря, — девушка ёрничает, хотя неприязни как таковой не испытывает, её мысли совсем другим сейчас заняты. — Ха-ха-ха, смешная шутка, — достав пару потрёпанных купюр и горсть мелочи, девчонка распихивает всё по карманам потрёпанной куртки, ждёт, пока она всё же сжалится над ней и остановится у магазина. — Какие шутки? — Мальцева виду не подаёт, представляя себе на секунду всю эпичность ситуации, если бы вовремя на тормоза не сдала. Пришлось бы Кощею или Витьку её отмазывать! Хотя, вряд ли. От шока менты бы поймали быстрее. — Ну блин, Сонь, я есть хочу — не могу, у меня аж желудок сводит, — обращение, услышанное в свой адрес, заставляет передёрнуться, и воспоминание подбрасывает так некстати. — Сонь, ну сколько можно-то? Я ж не насовсем уезжаю, вернусь, в конце-концов… — Знаю, ты у меня, братец, человек слова! И только попробуй иначе, из-под земли ведь достану! — наигранно грозным взглядом козыряет, пока братец её обнимает, — Усвоил? — Зубами разбрасываться не стану… — И чтоб осторожно там! — Война таких не любит. — А плевать! Помни, что тебя семья дома ждёт. — Конечно, кто ж тебя вместо меня ещё воспитывать-то будет, да? Твоих женихов погоняю ещё по округе, как на дембель вернусь! — Замётано, Лёшка, ты главное возвращайся, а там уже вместе друг другу мозг выносить будем… — Софа, именуемая тогда ещё просто «Сонькой», брата в ответ обнимает, и улыбку подставляет под счастливые и опечаленные взоры родителей. Есть повод гордиться, но и сопереживать тоже. — Улыбочку! — Павел Мальцев, боевой офицер в мундире, провожающий сына в Афган, выглядит как нельзя кстати радостным. От его настроя многое зависит, и ни к чему лишний раз показывать собственные переживания, знает ведь, что настоящего мужчину вырастили.       А Софа с Лёшей улыбаются, и никто ещё не знает, что эта фотография в чёрно-белом стиле станет последним общим звеном между вскоре погибшим братом и сестрой-подростком… — Никогда не называй меня так! — гораздо резче, чем следовало бы, вторит, замечая мелькнувший обеспокоенный взгляд собеседницы, и головой встряхивает, пытаясь отделаться от дурных ностальгирующих мыслей, — Есть дома будешь, могу подкинуть, — строго отвечает девушка, потирая лицо ребром ладони поплывшую тушь, влажность и сырость давала о себе знать, как и первые ноябрьские морозы. К окраине города температура воздуха на пару градусов была ниже, стабильные минус два, а на земле и ветках деревьев проступала изморозь, напоминающая первый снег. Холодно, черт возьми, если бы не работающая печка, уже зуб на зуб бы не попадал. — Давай хотя бы пирожков купим, пожалуйста, Софочка! — жалобно просит девчонка, складывая руки моля, пристально прожигая её взглядом серо-голубых глаз. — Ладно, — наконец-то соглашается она, останавливаясь у магазина, — У тебя есть две минуты.       Но Полина дальше её уже не слушает, быстро выскакивая из машины, бежит в сторону магазина, прихрамывая, поправляя расшнурованный ботинок. Софа усмехается, качая головой. Беззаботная юность, доброта и безбашенность, неужели она сама была такой же? Ей кажется, что она уже и не помнит себя такой, разве что отрывками…       Софа даже не успела докурить сигарету, как из магазина уже бежала растрепанная девчонка, с пакетом пирожков и бутылкой Дюшеса наперевес, всё так же поправляя тот самый злосчастный ботинок. Волосы, которые до этого были заплетены в большую русую косу теперь развивались по ветру большим золотистым облаком, приковывая взгляд. — Ты быстро, — говорит Софа, делая последнюю тягу перед тем, как выкинуть окурок, когда она уже практически подходит к ней, но в последний момент останавливается за пару метров, с ноги на ногу переминается. — Спешила, чтоб ты без меня не уехала, пришлось даже очередь растолкать, — честно отвечает Полина, смущаясь, спрашивает — У тебя резинки случайно нет, моя лопнула по ходу. — Нет. Ладно, поехали, чтоб лишний раз не отсвечивать здесь.       Уже в машине повисает неловкая тишина, которая начинает давить на уши, пока Софа не включает магнитолу, откуда играют песни Наутилуса Помпилиуса, вытесняя молчание. Вытянув пирожок для себя, девчонка протягивает пакет Софе в надежде, что она всё же составит ей компанию, а та и не отказывается, принимая пакет со сдобой из рук Полины, оценивающе рассматривает, не проступила ли где-то начинка. — Там разные, и сладкие, и соленые, я не знала, какие ты будешь. — Поэтому решила взять все? — Да. — Умно, — констатирует факт, наконец-то определившись какой пирожок она хочет отведать. Ей достается с вишней, которую она раньше терпеть не могла, а теперь… Теперь пирожки с вишней для неё были чем-то особенным, приятным, в какой-то степени родным, памятным. Это были его любимые, а ей всегда нравились булки с маком, которые он терпеть не мог, так как мак застревал в зубах, портя его улыбку.       Алик…       С того момента, как он сообщил ей о своем переезде, от него не было ни письма, ни звонка, ни весточки, поэтому, когда воспоминания накатывали слишком сильно, она покупала пирожки с вишней, чтобы таким образом чувствовать какую-то связь, которая с каждым днём сходила на нет, оставляя только воспоминания лета девяносто третьего. — Эх, хотела бы я так же когда-то научиться! — решает начать Полина, разрушая тишину, в которой они ехали уже минут пять, поглощая пирожки, запивая Дюшесом. — Что?       Софа как-то даже не ожидала, что её так быстро выдернут из собственных воспоминаний о Алике Волкове. — Тачку водить, людей на капоте катать, — вполне серьезно говорит девчонка, но потом усмехается, пытаясь как-то сгладить ситуацию. Ей казалось, что в поникшем настроении Софы была виновата она, хоть это и было вовсе не так. — Не лучшая мечта, я тебе так скажу, — отвечает честно, кусая пирожок, а вишня кислая-кислая, в сладком сиропе, как два противоречия, столкнувшихся здесь и сейчас. — Почему? — Потому что не в этом счастье, Поль. — А в чём? Тачки гонять, бабки рубить?       Нет же ведь. Софа никогда бы не стала называть себя счастливой, зная, из чего состоит её теперешняя жизнь. Её настоящее время, именуемое счастливым, потерялось в далёком восемьдесят седьмом, а в девяносто третьем — так, кошка намёка пробежала. Изворотливо и быстро, сыграв с ней злую шутку.       Со временем ей пришлось понять многие вещи по новому. Доверие завоевывается годами, долго и кропотливо, по крупиночке, а взамен ты получаешь шиш, теряя его в считанные секунды. Одно неаккуратное, необдуманное слово может причинить дикую боль, которая будет разрывать на части изнутри. То же самое происходило после того, как некоторые вещи так и не были сказаны, ведь в какой-то момент их просто некому было сказать. Момент утрачен, ставки сделаны, а ещё одной попытки больше нет. Просто не заложено.       Эмоции, которые нужно всегда держать под контролем тоже могут вылезти боком, ведь однажды утратив контроль, мы навечно поддаёмся им. Софа знала это прекрасно, как таблицу умножения, но все равно допускала ошибки.       Счастье осталось в прошлом и, к сожалению, его невозможно было вернуть, ровно так же, как и утраченное доверие.       Она частенько задавалась вопросом, где же её счастье, когда оно её настигнет снова и настигнет ли вообще? Вопрос смутный, ровно такой же как и ответ. — Если бы в этом было счастье, может и жить было бы проще. Наверно, последний раз, когда я помню себя счастливой, это когда Лёшка был жив, брат мой, — Мальцева вывод делает, что Полина обладает какими-то чёртовыми способностями добывать информацию, иначе как объяснить тот факт, что она ей так много о себе рассказывает?       Хотя, как говорят в народе — чужому всегда довериться легче, осуждения не встретишь. А даже если встретишь — поделом, навряд ли ещё пересечётесь. — А у меня никогда не было брата… никого не было, — отвечает Полина и голос её становится грустным. Снова.       Но Софа, со своей идиотской привычкой ёрничать, вставляет, наступая себе же на больную мозоль. — Значит, ты и не потеряешь его, — констатирует, а самой почему-то вспоминается песня из «Иронии судьбы».       Если у вас нету дома…       А где он, дом этот? С отцом-алкоголиком? Определённо, нет. Дом — это там, где есть люди, которые любят и ждут, а Софу никто уже не любил и уж тем более не ждал. Нигде… — Давно его не стало? — Уж шесть лет, — Софа притормаживает снова, заметив неплохое местечко, где они могут остановиться и она наконец поменяет номера машины, но по остановке что-то ни одна не спешит вылезать из салона, находясь в гнетущем молчании. — Тяжело было, — скорее, утверждает, нежели спрашивает Павленко. — Да я привыкла уж, — Мальцева старается безразлично бросать фразы, но всё равно что-то сжимается внутри при воспоминаниях о брате и его таком бесящем её обращении «Сонька». Её ведь так после его смерти никто и не называл.       В конце-концов, когда Софе кажется, что её уже ничто не удивит сегодня, она застаёт себя, стоящую на пригорке в лесу в объятьях Полины. Видать, крепко задумалась, пока разговаривали, и не заметила. — Иногда мне кажется, что это никогда не закончится, — произносит Полина, которую и саму пробило на откровенность. — Да, жизнь умеет удивлять, — соглашается Софа, во всяком случае, так кажется только на секунду, после чего девушка снова добавляет, — Стою тут, посреди леса, рядом с ворованной тачкой, и вместо того, чтобы менять номера, обнимаюсь со школьницей, которую знаю с гулькин нос и которую едва не пришибла пару часов назад. Мда, куда катится этот мир?       Полине от её слов смеяться хочется. А ведь и правда. Жизнь — непредсказуемая вещь.       Внезапно замечая возню на берегу реки, находившейся примерно в километре от них, Софа спрашивает: — Давай ближе подъедем? — На угнанной тачке? — Полина сомневается, что это хорошая идея, ведь, судя по всему, там есть сотрудники органов, с которыми им сейчас лучше не сталкиваться. — Не ссы, я номера сейчас поменяю, мы не близко, — Софа уже собиралась и вправду свершить задуманное, как из-за поворота уазик наблюдает, — Да бля, — ругается, выравниваясь, — Лицо нормальное сделай, — подсказывает Полине, которая выглядит отчасти напуганной. — Девушки, по какому поводу остановка? — спрашивает мужчина, сидящий за рулём, притормаживая рядом с ними, но не заглушая мотор. — Да мы, собственно, с сестрой хотим место для рыбалки посмотреть, — Софа быстро ориентируется в том, что и где сказать, а Полине остаётся только молча стоять рядом, надеясь, что прокатит легенда и не думать о том, что ей могут устроить дома, набери эта история разглашения, — Не подскажите, кстати, где получше? — Сегодня вам здесь точно делать нечего, следственное мероприятие. Советую поскорее вернуться в город, — сухо отвечает и стартует с места, оставляя их снова одних.       Как узнать своего человека — просто. Ты пойдёшь навстречу и столкнёшься с ним посреди дороги. Он не знал. Ты не звал. Вы нашлись. И куда бы вы не двигались, вам теперь по пути.       Ни Софа, ни Полина даже не догадывались, как сильно изменится их жизнь после череды случайных событий, настигших их тогда, в начале ноября. Теперь, куда бы они не двигались, им было по пути…