Нас двое

      Засыпая в слезах, она даже подумать не могла, как мерзко и плохо будет просыпаться утром. Опухшее лицо, размазанные блестящие тени, которые она так и не удосужилась смыть вчера, чтобы лишний раз с дядей Геной не пересекаться.       Субботнее утро прекрасно, по крайней мере, ей очень хотелось в это верить, хотя бы во что-то в этой ебучей жизни, ей просто хотелось верить! В понедельник вернётся тётя Маша, будет проще, нужно только пережить выходные.       На кухню выходит часам к девяти, в надежде не пересечься с Геной, но вместо этого встречает там совсем другую гостью. Алёна. Двоюродная сестра была на два года старше, и в десять раз проворнее. Порой Полине даже казалось, что вся она соткана из желчи и яда, удавшись в дядю Гену, почерпнув от него всё самое гадкое. Нет, конечно, было в ней и что-то хорошее, но его было так мало, что даже не бросалось в глаза. — Какие люди! — удивленно вскрикивает она, надкусывая печенье. Сидит, такая всё из себя, довольная, цветёт прям. И чего домой приехала из Москвы — непонятно. — И тебе привет, — Полина старается виду не подавать, что присутствие сестры портит настроение ещё пуще прежнего. Открыв холодильник, девчонка запасы оставшейся провизии проверяет, чем бы можно было подкрепиться, но кроме масла и какой-то древней банки тушенки больше ничего не находит. — Ну и долго же ты харю плющишь, королевишьна, — выдает она, ногой дрыгая, лыбится. — А ты на свою харю давно смотрела? — Да уж по краше тебя буду. — Тебе виднее. — И как тебя только мать с отцом терпят, хабалку такую. — Ну тебя же как-то терпят, и ничего, никто не умер. — У меня хотя бы семья есть, а тебя бросили мамаша с папашей, как котёнка полудохлого на попечительство и живут себе в ус не дуют, жизнь свою строят. Ты смотри, может мать там в Швеции своей уже и нового «бамбини» своему хахалю родила, а ты и не в курсе, — слова сестры больно резанули где-то в области груди, задевая за живое так, что перед глазами всё поплыло, затуманевая рассудок. Её подлая улыбочка растянулась до ушей, пока Полина не дёрнулась вперёд, ухватив её за ворот вязанного свитера, сметая чашку с недопитым чаем со стола. — Ещё хоть слово скажешь и я не посмотрю на то, что мы родственники. — Ой-ой-ой, какие мы нежные, боюсь боюсь! Думаешь, в детдоме с тобой лучше обращаться будут, или ты в детскую колонию решила сразу переехать? Детка, окстись, ты там и дня не протянешь! — Уж лучше так, чем с такой мигерой под одной крышей жить и папашкой твоим конченным. И как Маша за него замуж вышла, ещё и такое дьявольское отродье от него родила!       Они переходили на личности, трепая друг друга за грудки, за волосы, хватали за руки, пока Полина не повалила её на пол, сев сверху. — Да ты больная совсем?! Пусти! — Алёна вырваться хочет, но Полина не даёт ей этого сделать. Двоюродная сестра своими ноготками по её шее пройтись не прочь, а за это в отместку Павленко ей руку выворачивает, заставляя вскрикнуть, — Дура, пусти, говорю! — А я тебе ещё раз говорю: услышу хоть раз подобное — не поздоровится! — в этот момент Полине было плевать на всех и вся, она собиралась защищать свои интересы от такой родственницы, — И даже папочка твой тебе не поможет, усекла?       Алёна кряхтит, делая вид, что что-то пробубнила себе под нос. — Не слышу! — Глухая, что ли? — Сейчас ты у меня слепой станешь! — Да усекла, усекла! — после этих слов Полина всё же отпускает руку сестры, высвобождая ту из захвата и поднимается. Алёна подводится следом и несколько секунд смотрит на неё так, что Павленко сразу понимает, просто ей это с рук не сойдёт. Но про руки предпочитает не упоминать сейчас в принципе, — Идиотка… — Сказала бы, что приятно, но врать и изворачиваться — больше по твоей части! Полина, — так и не позавтракав, ей приходится уйти обратно в комнату, размышляя над своей неудавшейся жизнью и слишком переломным существованием под одной крышей с этой семейкой.

***

      Полина уже давно убедилась, что живёт под одной крышей с совершенно чужими ей людьми. Единственный, кто хоть как-то мог к ней относиться нормально, это тётка, но так как та всё ещё не вернулась со своей командировки, а двоюродная сестра и дядя зверствуют по очереди, выводя её из себя, ей приходиться в скором времени собраться на улицу. Бродить по Тульским окраинам она привыкла, можно сказать, что уже нашла для себя не один маршрут, вот только сегодня ноги принесли её на окружную, где ещё издали маячил таксофон.       Мимо пройти не вышло, девчонка остановилась и, порыскав в кармане в поисках мелочи, достала десять копеек, которые, недолго думая, определила в отверстие для оплаты, набирая сразу же знакомый номер.       Гудки, кажется, длились целую вечность. На улице было довольно холодно, мороз уже успел покрыть всё инеем и Полина чувствовала, как у неё замёрзли пальцы на ногах, поэтому, попрыгав на месте, остановилась, услышав, наконец-то, родной голос.       Кто бы и что бы там ни говорил, а у Полины была мама. И Полина хотела верить, что они — семья, несмотря ни на что, особенно после вчерашней нахлынувшей ностальгии. — Мам, мам! Это я, Полина, — у неё даже улыбка какая-то возникла, совсем дурацкая, как в детстве, когда они на аттракционы все вместе ходили, — Как ты, как твои дела? — Полина, — мать, отвечавшая на том конце провода, вздохнула, — Почему ты звонишь, что-то случилось? — этот, казалось бы, простой вопрос, ничем не примечательный с одной стороны, заставил внутри что-то больно уколоться. — А что, что-то должно случиться? Просто решила набрать, поговорить, — вот кто-то скажет, что ребёнок всегда может прийти к своей матери и поделиться радостными или плохими вестями, что любая мать ради своего чада все дела отодвинет на второй план, но Полина могла определённо сказать, что это не их с матерью случай.       И на что надеялась? — Поль, ну, я всё-таки не могу целый день по телефону болтать, так что давай потом, у меня работы полно, а ты отрываешь, — однако, тихий мужской смех, послышавшийся рядом с женским голосом, был доходчивее любых правдивых объяснений.       Понятно, какая у неё там работа… — Супер, — произнесла Полина, которая хотела бы высказать сейчас от всей души то, что накипело внутри, но вместо этого её мать, услышав это, лишь коротко добавила: — Пока, — и сбросила, оставив вместо себя лишь короткие неутешительные гудки.       Девчонка на чёртовы кнопки таксофона смотрит и они аж перед глазами расплываются, так всё нахлынувшая пелена слёз застилает, а в следующую секунду едва ли не со всей дури трубку вешает сама. И отходит от таксофона, глядя себе под ноги, пока не врезается шагов через пять в чьё-то тело. — Аккуратнее, — подмечают ей. — Да иди в задницу, — бросает Полина, у которой настроение ни к чёрту, так, что даже голос знакомым не сразу признаёт. — Зачем, если богатым буду? — голову подняв, Павленко узнаёт перед собой Вовку, провожавшего её вчера до подъезда. И какая-то доля неловкости на неё накатывает, что она извиниться спешит, — Да ладно, я-то цел, а ты-то чего смурная такая? — Ничего, — Полина не любит посторонних людей посвящать в свои проблемы, да и рассказывать о своих взаимоотношениях с матерью Вовке в их третью встречу не считает нужным, но тот сам уже вопрос задаёт. — С предками поссорилась? — А давай без вопросов, — ей не хочется говорить и Вовка смекает, отчего кивает. — Ладно, не в свою тему не лезу, — по сторонам глядит и на таксофон взглядом натыкается, однако уточнять, что видел её, оттуда прожогом выскочившую, не решается, меняя тему, — А не хочешь со мной пойти сейчас к Илюхе на обед? — Меня не звали, — подмечает Павленко, на что получает только смешок и самоуверенное: — Поверь, он не тот чел, который прогонит! Бабка у него, конечно, с сюрпризами, но в целом тоже терпимо. Что скажешь? — ему, по правде говоря, её в таком состоянии одну отпускать не хотелось, поэтому для себя Вовка решил, что в этот день побудет доблестным рыцарем из сказок, который поможет прекрасной даме справиться со стрессом.       И пускай романтика — это не его конёк, но… — Не знаю, — Полина всё ещё лелеяла надежды отвязаться, но говорить о том, что у неё какие-то планы, уже было поздно, а Вовка сориентировался быстрее. — Давай так, я ему как раз позвонить хотел, заодно и спрошу, договор?       Ей на подобное упорство и ответить было нечем, кроме как, пожав плечами: — Договор… — Зашибись, погнали, — и, как-то не спрашивая, Вовка её за руку взял, ускорив шаг к таксофону, а Полина и не забрала руку.       Замёрзла же.       Хотелось согреться…

***

      Жилой дом, куда её приводит Вовка, выглядит уже довольно старым. Они останавливаются на одном из этажей, она даже не считает, перебирая ногами ступеньки и ловя на себе мальчишеский взгляд, гадающий — а не поплохеет ли ей от таких физических нагрузок? Но Павленко делает вид, что не замечает, лишь до той поры, пока взгляд этот не начинает резать ей макушку. — В обморок падать не собираюсь, — только этого ей, кажется, ещё не хватает, чтобы твёрдо уяснить, что суббота не для неё.       Или вчера пятница тринадцатого была?       Как будто сглазили… — Это хорошо. А то у бабки Илюхи с сердцем плохо.       Дверь им открывают спустя несколько секунд после звонка и на пороге сразу же показывается Вовка. Уже собравшийся на улицу, очевидно, так что Полине гадать приходится, надолго ли они задержатся, но, учуяв запах с кухни, вспоминает, что её, так-то, на обед привели. И желудок, словно предатель, урчать начинает. — Привет, — чувствуя себя немного неловко, Полина с Ильёй здоровается, но тот, кажется, лишён этого чувства напрочь, кивая ей и отвечая: — Рад, что ты всё ещё жива.       Короткое переглядывание с Вовкой, вгоняющее в неловкость ещё больше, нарушается присутствием старушки. Женщина лет шестидесяти оказывается в прихожей, окидывая взглядом Вовку с Полиной и интересуясь у внука. — Илья, а это ещё кто? — и, конечно, вопрос этот может быть адресован по большей части в сторону девушки, совершенно ей незнакомой. — Это мои друзья, — отвечает Илья, и Полина поражается тому, как он просто и спокойно отстаивает командный тон своей прародительницы, — Я пригласил их на обед.       Полина чётко улавливала в мимике старушки, что подобному повороту хозяйка квартиры не рада, и уже собиралась уйти, извинившись, но её опередил другой голос. — Ребят, вот ванная, после проходите на кухню. Пойдём, ба, — Илюша удаляется с ней прямо в обитель ароматов, а Вовка с Полиной в ближайшую дверь заходят в направлении кухни. — Кажется, мне здесь не рады, — подмечает Полина, стараясь говорить так, чтобы услышал её только Вовка.       Но тот в ответ лишь плечами пожимает и рукой показывает, мол «забей», поясняя: — Это просто характер такой, на самом деле, она никогда нас не выгоняла. — Значит, ты здесь уже не в первый раз харчи подпитываешь? — и от этой фразы у неё самой на лице почему-то ухмылка проступает. — Друзья всегда в трудную минуту выручат, — и из ванны выходит, а Полина ловит себя на мысли, что хотела бы себе таких друзей, которые в трудную минуту окажутся рядом, потому что, судя по всему, её даже мать отвергла.       А, может, она уже нашла себе таких друзей?..       Обед проходит в молчаливой обстановке. Её предупреждают жестами, что говорить лучше не стоит, старушка этого не любит во время еды. И Полина молчит, ловя себя на мысли о том, что есть ей сейчас хочется больше, чем рассуждать вслух на какие-то темы. Мысли зато добивают, заставляя признать, что, хоть им здесь и не полностью рады, но не выгнали.       У неё дядька с сестрой сжили бы всех. Раз уж с ней так обращаются, что о других говорить? — Спасибо, всё было очень вкусно, — произносит она, когда тарелка опустела. Старушка забирает посуду со стола, собираясь помыть, и троим подросткам ничего более не остаётся, как удалиться в комнату Ильи. — Ну чё, погнали, — произносит Вовка, когда они остаются наедине втроём, и Илья, уже явно осведомлённый об их планах, кивает. — Только рюкзак возьму. — А вы сейчас куда? — решает спросить Павленко, почувствовав себя внезапно лишней. — Не «вы», а мы, — поправляют её, — Ты с нами идёшь. Отговорки не принимаются, — и отчего-то в этом уверенном тоне Вовки ей хочется оставаться как можно дольше. Улыбка сама собой на лице проскакивает. — У тебя варежки есть? — Да нормально, не замёрзну, — Полина привыкла ходить по улице без них. — Снеговика лепить будем. — Снеговика? — синхронно переспрашивают Вовка с Полиной и косятся друг на друга от своей же сплочённости в удивлении. Но Полинке эта идея, в общем-то, нравится.

***

      Давно она себя не развлекала так. Последний раз, ещё когда отец был в семье. Пока Вовка, Санька и Илья наматывают снежные шары, Полинка их общим трудом любуется, глядя на то, как начинает вырисовываться фигура. Ну прямо целый снежный человек! — Ты чего застыла-то, — обращается к ней Санька, указывая на верхний ярус головы, — Давай, помогай.       Ему эта идея, не сказать, что сильно заходит, но отвлечься получается хоть как-то. Всё лучше, чем в гараже просиживать кучу времени или дома, слушая размолвки родителей и обиды младшей сестры.       Найдя какую-то палку, Полина её вставляет по центру, представляя, что своего рода это будет играть роль носа. — Как назовём наше творение? — спрашивает, когда они заканчивают работу. И руки потирает, признавая, что те таки замёрзли. Подобный жест не утаивается от Вовки, который свои варежки в жертву приносит, отвергая любые сопротивления, — Спасибо, — в ответ звучит и Полина ловит себя на мысли, что сегодняшний её день сделал этот весёлый мальчишка. — Бомж. — Почему «бомж»? — переспрашивает Санька, косясь на Илюшу. — Потому что у него нет дома. И когда начнётся весна, он растает. Умрёт на улице, там и родившись.       Полина, услышав эти слова, себя чувствует ещё более неловко. Вовка головой мотает. — Сорян. Он бывает странным. — Зато искренний — подытоживает, признавая, что самые странные люди живут с ней под одной крышей, а затем, усмехнувшись, добавляет, — Бомж…       Вечер слишком быстро наступает, заставляя ребят расходиться по домам. Это уже напоминает какую-то устоявшуюся традицию, когда они с Вовкой вдвоём шагают по улице. Молчание между ними не вызывает неловкости. Полина первой нарушает его, признавая, что это стоит сказать. — А хороший сегодня день, — произносит, на Вовку поглядывая, и улыбается, — Спасибо, что вытащил меня. — Да фигня вопрос, — Вовка удерживается от того, чтобы затылок почесать, потому что ему кажется, что в общении с ней он тупить начинает.       Ну не разговаривают так с девчонками. Вернее, раньше его это не смущало, а сейчас почему-то наоборот. — Ты не раскисай только, — всё же добавляет. — Хорошо, — Полина уже и не помнит, когда с ней последний раз так обращались. Тепло и по-родственному, что ли, хотя на самом деле этот Вовка ей никто, и знакомы они едва ли, — Просто сорвалась, утро было тем ещё. — Да я так и понял, бывает, — он её осуждать не хочет, а потому просто улыбается в ответ. Поддержка, очень значимая для неё теперь.       Не так уж и много на белом свете тех, кто готов подставить ей собственное плечо, чтобы опереться. А Полина уверена, что Вовка медленно, но верно становится одним из них.       Пускай кто-то и скажет, что рано делать такие выводы… — Полина! — восклицает тётка, явившись из ниоткуда практически. Подходит, сокращая расстояние и чемодан волоча за собой на колёсиках по замёрзшей земле, — А ты почему здесь, не дома? — и, замечая стоящего рядом Вовку, улыбается, — Я смотрю, у тебя друг появился, познакомишь? — Это Вова, а это моя тётя Маша, — они кивают друг друга и девушке не состоит особого труда поймать своего собеседника, ещё секунду назад бывшего в приподнятом настроении, в растерянности. — Очень приятно. — Взаимно! Спасибо, что проводил Полинку. Ну что, пойдём? — Да не за что, я тоже пойду, пора уже. Пока, — удаляется, переходя с шагу на бег, затерявшись в темноте, так что Полина едва успевает произнести ответное слово прощания. — Я смотрю, пока меня не было, ты тут времени зря не теряла, — и голос тётки одобрением пропитан, — Давно пора! В твоём возрасте я, знаешь, встречалась уже вовсю с мальчиками, — а вот сейчас главное умолчать о том, что среди всех мальчишек на земле тётка выбрала почему-то именно дядю Гену и, по мнению Полины, совершила этим грубейшую ошибку, — Давно вы знакомы? — то ли благо, то ли нет, но её в другую степь уносит. — Недавно, тёть Маш. — Ничего, нагуляетесь ещё. Ну-к, помоги, — вручая ей свою сумку, тётка двери подъездные ключом от домофона открывает, заходя внутрь и протискивая чемодан. Полина следом за ней, по лестнице поднимаясь, — А родители у него кто, не в курсе? — Да это-то тут причём, — отмахивается Полина, — Мы же друзья! — Ну да, друзья, — саркастичности не занимать, — Видела я, как друг на друга смотрите! Помяни моё слово… — Ой, всё. — Буйная какая! Тётка ж не со зла, очевидное толкует. — Да всё я понимаю, тёть Маш, только сказки это, — не верит Полина в любовь. Насмотрелась уже и на своих родителей, и на тётку с дядькой. Может, тётка мужа и любит, раз терпит его мерзкий характер, но вот он ею, кажется, только пользуется. Удобно, что обстирывают его, обглаживают, кормят и обхаживают. А женскую ласку не только у одной искать можно…       Впрочем, в измене замечен не был, а значит, как гласит древняя поговорка, «не пойман — не вор». Вот только её собственные надежды не поймать встречу с мужчиной в прихожей катятся в бездну, стоит тому услышать размышления своей жены. — Да эта красавица шляется с кем попало целыми днями, пропадает! Не удивлюсь, если скоро из школы поганой метлой выгонят, — и, конечно же, не может свои пять копеек не вставить, как палку в колёса взаимоотношений Полины и тётки, ахающей. — Ты уроки что ли прогуливаешь? — Ничего я не прогуливаю, один раз плохо стало, а меня тут уже во всех смертных грехах винят, — огрызается прежде всего в сторону дядьки, добавляя следующее, — И руки распускают, думая, что лупить можно! — Тебе, малявка, напомнить, за что получила? — Да ну что вы, как кошка с собакой, успокойтесь! — тётка меж ними встаёт, конфликт остановить пытаясь, — В конце-концов, взрослые люди… — Взрослые люди, Маш, тут только мы с тобой. — Тогда странно, что мозгов у вас, дядь Гена, гораздо меньше! — Полина, — тётка обрывает её, видя, как у мужа лицо краснеет от ярости, — Не говори так, мы всё для тебя делаем, ты это прекрасно знаешь. — В отличие от твоего папашки с мамашкой, которые тебя кинули! — дядя Гена прекрасно знает, что тем самым бьёт по больному, и Полина завестись готова, но их говор нарушает трель стационарного телефона, к которому тётка подходит сразу же после того, как всех просит замолчать. — Да? — спрашивает, и Полине, глядя на тётку, только гадать приходится, кому нужно спасибо сказать за возможность передышки. Взгляд от дядьки отводит, не желая больше с ним говорить и вообще смотреть в ту сторону. — Маша? Здравствуй, это Лена, сестра Кости, помнишь меня? — сложно вспомнить человека, с которым пересекался только несколько раз по жизни и, последний, кажется, был у роддома, откуда забирали Полину.       Шестнадцать лет прошло, по меньшей мере. — Припоминаю. А по какому поводу звонишь, поговорить захотелось? — Мария не видит никакого смысла в этих «родственных связях», окончившихся ещё с разводом родителей Полины, — Если хочешь, могу Полину дать к телефону. — Стой, — Лена останавливает её, — Это лучше услышать сперва тебе, а не ей. Я узнала, что она у тебя живёт, поэтому и звоню. Маш, Костя умер, — и эта новость, безусловно, приводит тётку в страх. А Полине от брошенного на неё взгляда становится страшно.       Да что они там обсуждают такое? — Когда? — В марте ещё. Я сама об этом только узнала недавно, когда в Россию вернулась… — И что теперь? — Он квартиру оставил. Полине и сыну своему. Маш, я приезжаю на днях, встретиться нужно всем и поговорить об этом, понимаешь? Документы отдам, пускай будут у тебя на руках. Мать Полины, насколько я знаю, заграницей сейчас? — Я тебя услышала. — Я тогда наберу тебя, когда буду в городе. — Хорошо, — тётка трубку кладёт и Полина на неё смотрит, выжидая непонятно чего.       Ощущение плохого? Было.       Тревога? Усиливалась, если считать, что за эту минуту она отчётливо услышала своё имя в разговоре из уст тётки. — Чё уже она натворила опять? — спрашивает дядя Гена, нарушая своей бесцеремонностью тишину.       Полина на тётку смотрит, одними глазами будто доказать пытаясь, что ничего она, чёрт возьми, не могла сделать, и вообще не понимает, кто им звонил.       А Мария, глядя на племянницу, понимает, что, ей-Богу, придётся сообщить. — Полин.       «Да что, чёрт возьми, происходит?!» — не даёт покоя мысль. Кажется, ещё немного, и у неё приступ от этого волнения случится.       Девчонка боится услышать то, что ей сейчас скажут, потому что внутри чётко царит ощущение, что после уже какой-то точки возврата не будет. Она не уверена, что выдержит, даже вспоминая Вовкино «ты только не раскисай» и его старания, исправившие неудачное начало дня к его завершению в нужное русло.       Всё это, как карточный домик, рухнуть может. И, кажется, уже рушится.       А тётка понимает, что мучить её — бессмысленно, и что каждая секунда неведения дороже обходится. — Отец твой умер.