Записки путешественницы

      Бесшумная и несмелая, ты вошла в тускло освещенную комнату и тихонько опустилась на краешек кровати, где недвижимо лежал ослабевший от болезни Альберих. Положив корзинку со свежими фруктами на прикроватную тумбу, ты зажгла лампадку подле икон Барбатоса и осмелилась посмотреть на своего возлюбленного. Вид у него был совсем неважный: льдистые глаза слабо поблескивали на свету, а взгляд был неподвижен, и исхудалое, взволнованное лицо производило болезненное впечатление.       — Как самочувствие? — несмело поинтересовалась ты, смотря на мужчину беспокойно, но с призрачной надеждой на то, что Альберих не солжет тебе «во благо» в этот раз, вновь прикрываясь своей рыцарской натурой.       — Бывало и хуже. Завтра, наверное, встану на ноги, — прохрипел мужчина и в самозабвении протянул к твоему обеспокоенному личику сухую ладонь, погладив щеку холодным большим пальцем — мол, все хорошо; его болезненное состояние не стоит твоих переживаний.       Ты вымученно улыбнулась, ответно прикоснулась к огрубевшей ладони и с нарастающим волнением в груди выдохнула.       — Какой же ты обманщик, сэр Кэйа.       Затем, аккуратным движением убрав выбившуюся лазурную прядь, ты приложила тыльную сторону ладони к мужскому лбу и тотчас воскликнула:       — Ох, святой архонт, до чего же ты горячий!       — Я знаю, милая, — Альберих выдавил из себя подобие ухмылки, но тут же замолк, увидев твое искреннее сочувствие, смешанное с тягучей и вполне праведной обидой на то, что всегда бравый и ответственный капитан так небрежно отнесся к собственному здоровью.       — Не время для шуток, Кэйа! — в твоей груди почему-то потянуло легким холодком, который неприятно обжег сердце. — Ты очень сильно простужен. Пойду, принесу лекарства.       Словно сидевшая на иголках, ты уж было соскочила с места, но мужчина навязчиво ухватился за твою ручонку и полушепотом, жалобно захрипел:       — Прошу, останься... хотя бы на чуть-чуть.       Пробыв с минуту в ступоре, ты все-таки послушалась и продолжила сидеть на краю постели, держа в своих мягоньких руках сухую ладонь больного. Казалось, Альбериху хватало лишь твоего присутствия и того легкого аромата степной ромашки, который всюду тянулся за тобой тонким шлейфом, заставляя окружающих растворяться в наслаждении и успокоении.       — Поцелуешь меня? — осмелился спросить мужчина, даже несмотря на то, что осознавал, насколько эгоистичной была его просьба.       Ты, несколько смущенная, безропотно склонилась над больным и оставила наполненный нежностью поцелуй на лазурной макушке.       — В губы, — взмолился Кэйа, чувствуя разливающееся по телу блаженство. По-доброму улыбнувшись, ты приложила к своим устам два пальчика, а затем поднесла их к чужим иссохшим устам и передала тем самым всю свою любовь, веру и надежду.       — Если я тоже заболею, то кто потом будет ухаживать за тобой?       Мужчина, не получив желанной ласки, отвернулся, насупился и тотчас замолчал — даже во время болезни Кэйа умудрялся вести себя капризно или до жути холодно, чтобы досадить тебе и чтобы ты наконец покинула его.       Но ты не уходила.       Быть может, потому что знала, насколько Кэйа уязвим душой и сердцем; быть может, потому что понимала, как отчаянно Альберих нуждался в ком-то любящем, и тебе просто хотелось отдать ему всю себя без остатка.