Волга и Енисей

— Сеня. Се-е-е-еня, — тихий старческий голос гудит над ухом. Костлявый палец упирается в затылок самым кончиком ногтя, будто проверка: сдох или ещё нет. Опять. — Ну Марина Антоновна! — едва разлепив губы, хрипит Енисей. — Я вам сколько раз говорил в мою комнату не ломиться? Он с трудом отрывает лоб от ковра на стене, поворачивается на другой бок под задорный скрип дивана. Голубые старушечьи глаза смотрят так жалостливо, словно бабуля сейчас заплачет. Манипуляторша хренова. — Ты же… на работу ведь проспишь, Сенечка, — тянет несчастно. Под хмурым взглядом вздыхает и с великим страданием в позе шаркает к выходу. Иногда Енисею думалось, что Антоновна — домушник на пенсии. Будучи владелицей нескольких комнат (в том числе и Енисея), она никогда не стеснялась прочно вливаться в жизнь своих арендаторов и постоянно умудрялась проникать в любые помещения, несмотря на возводимую линию обороны. Сенечку она считала чуть ли не за любимого внука: подкладывала в комнату кульки с пирожками, отчитывала за бардак, дурацкую работу ночным охранником строительного и всё время спрашивала, есть ли невесты. Невесты. Вообще-то Енисей — вампир, которому предначертанную ещё хрен найдёшь. И вампир из хорошей и благородной московской семьи. Ну, родители его может и украли, конечно, но взрастили-то как родного, в любви и заботе. В двадцать один — а это было лет десять назад, — традиционно обратили. И казалось, что вот она, прекрасная вечная жизнь, однако стоило разок укусить родственника очень влиятельного человека — и всё, привет, родная Сызрань. Привет на долгие девять лет без поддержки клана и права на досрочное. Какие невесты, блядь, Антоновна. Коньки бы второй раз не отбросить. Подтянув треники, Енисей ползёт в ванную. Косится на помятую рожу в зеркале, шлёпает по щекам холодной водой. Удивительно, как Сызрань превращает всю эту воспетую в Голливуде загадочную бледность в затравленный видок увлечённого наркомана. Хорошо хоть на солнце не мерцает. Выглядел бы тогда как наркоман-гей, что в Сызрани совершенно непозволительно. Впрочем, долго любоваться на себя нельзя. Через тридцать секунд начнёт ломиться Тасечка, которой срочно вот сейчас приспичило купать весь свой выводок перед сном, поэтому Енисей решает даже не бриться. На выходе всё равно встречается со злобным взглядом Тасечки в окружении трёх йорков. Собаки привычно начинают вопить в голосину, а Енисей только сквозь зубы ругается на ебучие невоспитанные комки шерсти. На кухне как всегда вечернее мужское собрание: Василий, потомственный фанфурье неопределённого возраста, и его друг Лексеич. Мужики неплохие, в общем-то, но от реальности безмерно далёкие. У Василия свой утопический сорокаградусный мир, Лексеич отзывается о себе как о завидном холостяке и всё ждёт, когда молодая сексуальная бизнес-вумен придёт в восторг от его лысеющей шевелюры и заберёт из этого коммунального ада в свои хоромы. Лет десять ждёт, наверное. — Степаныч! — последний тянет руку, которую Енисей крепко пожимает. Василий только изящно приподнимает стопочку в приветствии. — Чё, на работу уже? Суп будешь? Заебатый в этот раз. От знаменитого блюда шеф-повара Лексеича почти сразу начинают подкашиваться ноги и слезиться глаза. Сколько чеснока он туда закидывает, маэстро не признаётся, но Енисей, по стремительно покидающим силам, может предположить, что две-три головки целиком точно. — Не, попить бы, — тактично отказывается и лезет в крашеный доисторический аппарат «Юрюзань». На самой нижней полке за капустой — бутылка из-под томатного «Счастливчика», в которой — заветная третья положительная. Дорогая, блин. Енисей долго смотрит на бутылку, пустое стекло виновато блестит в ответ. — Ну блядь! Кто сок мой вылил? В наступившем кухонном молчании только и слышно, как жужжит старая жёлтая лампочка. Наконец, робким голосом Василий признаётся в преступлении. — Так это… в самогоночку чутка плеснул. Сок-то всё равно прокис, а тут «Кровавая Мэри» получилась. Разнообразие, как-никак. Енисей со злостью хлопает дверцей. — По башке себе ёбни! — тут же орёт кто-то из коридора. Судя по визгливым нотам — жена Василия. — Твой холодильник, что ли? Значит, вариант остаётся плохой. Не то чтобы плохой, скорее унизительный. Вариант открывает дверь, кокетливо поправляя халат. — Лен, — Сеня топчется на пороге, опуская взгляд. — Разок. Перед работой. Лена ухмыляется и чуть шире открывает дверь, впуская в свои покои. Дети на воскресной побывке у бабушек, поэтому халат Лены эротично летит в тумбочку, обнажая пышные телеса настоящей рубенсовской красотки. Спустя минуту Лена уже с запавшими глазами валяется на кровати, вероятно видя во сне те смелые фантазии, о которых Енисей предпочёл бы никогда не знать: ему бы глоточек крови да на работу валить, а вот у Лены впереди вполне прекрасные тридцать минут под вампирским гипнозом. Ну а что. Хочешь жить — умей вертеться, как говорят.

***

На работе первой встречает администратор Катюша. Катюша. Её имя в голове проносится короткой восторженной песней, хотя присутствие Катюши в одиннадцать вечера в магазине не сулит ничего хорошего. Иногда Енисею кажется, что она и есть та самая предначертанная, но без подтверждения Совета поди пойми. — Чего опаздываешь, Бесстужев? — грозно спрашивает это умилительное существо. Из сурового кулька на голове выбивается осветлённая прядка и рушит весь тщательно созданный образ фам-фаталь. — Проспал, Екатерина Александровна, — привычно кается Енисей. — Чего, опять инвентаризация? Катюша разводит руками. Значит, премии в этом месяце снова не будет. Премия Енисею нравится. Его недостижимая мечта — получить однажды зарплату полностью и пригласить Катюшу на свидание. На самом деле, он уже всё распланировал до того момента, как на ночной набережной Волги признаётся девушке в своей нечеловеческой природе, а она радостно соглашается разделить вечность и воспитать пару детей году к две тысячи трёхсотому. Куда им торопиться. Пока между ним и Катюшей стоят директор и исчадие ада, именуемое бухгалтером. Иногда у Енисея просто руки чешутся применить свою силу и заставить одного засунуть другому в жопу все расчётные листки за квартал. Останавливает правило один. Правило один: вампирский гипноз дозволено использовать только для питания. Если Совет, просматривая потом воспоминания, найдёт нарушение, то всё, блядь, конечная. Можно будет здесь ипотеку брать. Катюша осуждающе качает головой, но отметку об опоздании не ставит. Запала, точно запала. Енисей принимает смену, ответственно обходит все помещения и возвращается на пост охраны. Ровно в полночь достаёт из кармана блокнот, любовно закрашивает в нём ещё один квадратик. Осталось всего-то восемь лет и двести одиннадцать дней. Мелочи, в сущности.