По ту сторону солнца

Полное осознание происходящего ударило холодной арматурой по шее. И так натурально, что плечи пропустили судорогу. Шум окружающей баталии резко затих, как и крики рухнувшего на колени, подле распластавшегося по земле Дракена, Такемиттчи. Только что, этот парень, бросился на нож, тем самым, спасая меня. Что? Доракен, этот излишне серьезный для своего возраста, малец, закрыл меня собой и позволил порезать себя. Добровольно, без капли страха за собственную жизнь и тени сомнения. Почему? Нет. Это чушь. Кому в голову придет насаживается на нож по собственному желанию? Адреналин. Да, точно адреналин. Доракен, просто сам хотел навалять Масатаке вот и помчался ко мне. И плевать, что в голове кричит и орет от подобных тупых мыслей. Оглушает и не принимает такой абсурд, та, здравомыслящая сторона. Но и ответа на мотив его действий она дать не способна. Упрямо молчит и негодует, как можно действовать так нерационально и безрассудно. Я не понимаю. Это странно. То что я совсем не могу разобрать причину подобного самопожертвование. Но эти толпы различных сомнений и колебаний, от полнейшего мысленного разноса, я замертво усмиряю и с грязным брызгам опускаюсь на асфальт. Напротив меня сидит Такемитчи, его руки в воздухе над телом трясутся, но дотронуться будто бояться. — Кода… — Такемучи. Перебиваю дрожащий лепет и смотрю тому прямо в глаза. В ответ прожигают двумя яркими и дрожащими небесами, что даже в подобную темень светятся будто изнутри. И так по странному, чужой взгляд контрастирует с моим — блеклым и пасмурным. — Его надо унести от сюда. — рана открытая в брюшной полости, и судя по еле различимой луже, с обильным кровотечением. — И сейчас мне нужно, чтобы ты заткнулся и молча делал всё, что я тебе скажу. — в память врезается страница медицинского справочника и примечание, что с подобной раной человек может продержаться около суток. Это обнадеживает, но расслабиться не помогает. Первое наперво, нужно обеспечить ему безопасность и маломальскую перевязку. Тем временем, Ханагаки с помощью каких-то невъебенных сил, усмиряет собственную дрожь и уже с решительность смотрит на меня. — Нужно как можно аккуратнее его приподнять. — говорю парню переступить через тушу Рюгуджи. — Постарайся удержать его за плечи. — тот хоть и с явным надрывом, но исполняет. Я с запредельной прытью ныряю под внушительных размеров тело. Спустя пару секунд разных манипуляций с полубессознательным туловищем и я уже удерживаю чужие ноги под коленями. Где-то внутри довольствуюсь, что не зря часами застреваю с штангой — в этом великане килограмм семьдесят-восемьдесят. Ноги в первые мгновения чуть подрагиваю, но успешно подстраиваются под инородный вес и теперь твёрдо стоят. Мимолетно пересекаюсь с расширенными глазами Такемитчи, попутно оглядываю местность в поисках хоть какой-то лазейки. — Что случилось, Такемучи?! — Через призму из шума ливня и хруста ломающихся костей, раздался голос Майки. До падения Доракена он был занят исключительно лидером вражеской группы. — Доракена пырнули! — вдаваться в подробности всей подноготной этой пусть и скоротечной, но насыщенной событиями, сценой он, по понятным причинам, не стал. Сама же новость о ранении друга отобразилась на лице Майки, ярче всех возможных слов. Зрачки его опасно сузились и еле заметно, но по губам прошлась рябь. — Съебали! — Парень стремительным напором направился в нашу сторону попутно вырубив пару-тройку гопников. — Подвинулся, уёба! — ранний ступор давно прошёл и оставил место холодной голове, что сейчас так не помешала бы Сано. Оный с остервенением откидывал всех тех, кто мешались у него по пути. И буду честна — быть свидетелем праведного гнева лидера Токийской Свастики, мне ещё не приходилось. Но в голове не возникло и мысли о грозном и разрушительном поведении янки. Нет. Это вызвало небольшое сочувствие, потерять контроль и слепо идти напролом — не лучшая идея. Подобное решение Непобедимого Майки, как оказалось, не входило в планы его оппонента — Ханмы. И потому не стало удивительным то, что лишенного всякой бдительности юношу, аки котёнка, отбросят за шкирку. — Майки, нашёлся! Наблюдать и дальше за петушиными боями двух подростков, я не стала. Также как и вслушиваться, что там пытаешься крикнуть Манджиро. Сейчас необходимо обеспечить парню полную безопасность и всячески минимизировать риски усиления кровотечения. Для этого он, в идеале, вообще не должен шевелится. — Кода, сюда! Там есть выход к улице! — Ханагаки указывал на единственную свободную развилку, что скорее всего вела к проезжей части. Спорить не стала, молча двинулась за спиной Такемитчи. Чудом удалось избежать столпотворения и летящих во все стороны тушек. Так, когда мы выйдем на более менее удобную местность, нужно будет сразу наложить жгут. Продолжит такими темпами терять кровь… Прибавим к этому травму головы, риск заражения и возможность внутреннего кровоизлияния. Пока у самого уха слышу мокрое отхаркивание и чувствую как ткань в области спины стремительно тяжелеет, недовольно цыкаю и хмурю брови. Волосы липкими сосульками застилают весь обзор. Долго так его таскать, даже я не смогу. Нужно торопиться. Расторопно прикидываю любую альтернативу повязки. Бегло осматриваю Такемичи, что будто филин выворачивает голову во все стороны, и раздосадовано вздыхаю. Футболку рвать, что его, что мою — не вариант. Криво усмехаюсь такому совпадению. Ему повезло, что сегодня я так торопилась. Можно сказать ирония — причина спешки, возможно сохранит ему жизнь. — Такемичи! — за спиной разноситься звонкий голос. — Кохэку-кун! — от последующего восклицания хочется наизнанку вывернуться. Эмма. Как я могла о таком забыть? Точно… Эмма ведь… Сама шкуру содрать норовила, на части разорвать всех тех из-за кого она слёзы пускала… А теперь, что? И так ясно, что она будет переживать. Хотя я и лелеяла сказочную мысль, что она так и не увидит, и не узнаёт об этом. Но это уже что-то сродни фантастике. В чем смысл этих самонадеянных бравад и обещаний, если в тот момент когда ситуация оказывается в моих руках, я так глупо и смешно упускаю её из-под контроля? — Хина! Эмма! — обе насквозь вымокли, прически растрепались, а концы экат в грязных лямках и разводах. — Я вызвала скорую! — Тачибана оказалась как нельзя полезна. — Молодец. — осматриваюсь и удовлетворенно не замечаю ничего постороннего и инородного. — Как Доракен?! — Эмма звучит встревоженно, голос скачет и дрожит как и её руки. Весь её вид так и кричит о том как она волнуется и боится. — Он жив! — Такемичи изо всех сил старается выглядеть уверенным, но видно, что он тоже страшиться. — Эмма. — из всех присутствующих только я не кричу, говорю проникновенно и твёрдо. В меня вклиниваются перепуганным и решительным донельзя взглядом. Такая странная, но гремучая смесь заставляет сердце пропустить удар. — Сейчас нужно перевязать ему рану. Мы с Такемичи этим займёмся, но когда закончим, тебе необходимо проследить за тем, чтобы он не делал резких движений, поняла? — Я всё сделаю! — Такемучи. — мышцы постепенно начинало сводить. — Да?! — Я поставлю Доракена на землю. Сам он удержаться, вряд ли сможет, да и напрягаться ему нельзя, поэтому постарайся перенести всю тяжесть на себя. — не думаю, что этот хлюпкий на вид гопнкик сможет выдержать весь груз тела Рюгуджи, но выбирать не приходилось. — Кода?.. — плечом чувствую как слабо приподнимается чужая голова. — Очнулся? Прекрасно, нам понадобиться твоя помощь. — вглядываюсь в лицо и делаю неутешительные выводы: взгляд нечеткий, заплывший; лицо успело осунуться, а губы заметно посинеть; кожа приобрела нездоровую бледность. — Сможешь сам стоять? — Спрашиваешь? — срывается обманчиво задорно и бодро. Аккуратно опустив сначала одну, а затем и вторую ногу на бетон, всё ещё придерживая парня за спину, я кивнула ожидающему Такемичи. Тот перехватил Доракена, но пусть тот и мог самостоятельно держаться на своих двоих, опираться на дрожащего парня не перестал. Дальше всё шло посекундно. В скором темпе руки ныряют под кофту. Пальцы привычно находят зафиксированный конец эластичного бинта. Параллельно, свободной рукой нахожу припрятанный нож. Приличное количество ткани оказалось обмотано вокруг одной только талии (пусть необходимости в сокрытии и так еле прослеживаемого изгиба не было, но благодаря таким нехитрым фокусам, туловище становилось чуть шире и больше). Делаю нехитрый взмах и у меня в руках есть вполне себе дееспособный бинт. Попутно завязываю оставшийся на теле материал. Страха о непонимании и возможных вопросов не возникает. Многие гопники перетягивают торсы бинтами. Это служило какой-то данью уважения древним самураям, но теперь массово входило в сегодняшнюю «моду». Да и кто сейчас заметит такую мелочь? После проделанной, я бы даже окрестила — ювелирной, работы, мы на пару с Такемитчи разместили Доракена на коленях Эммы. Та с подрагивающими пальцами придерживала парня за плечи. — Доракен… — голос надломленный, про себя замечаю, что она скорее всего натерла все ноги когда бежала сюда. В уголках глаз начинают скачивается крохотные бусинки. Это действует не хуже не хуже отрезвляющей пощёчины. — Эмма. — зову коротко, но настойчиво. В это же время, сажусь на корточки, так, чтобы мы на одном уровне находились. Та переводит глаза с лежащего на коленях парня на меня. Наблюдаю что губу она от напряжения закусывает, но та всё ещё дрожит. Брови сильно-сильно нахмурены, да так, что складки на красивом лице виднеются. Эмма смотрит прямо на меня своими медными патоками. И от того какая надежда и вера в них плескается…. В горле ком застревает, по загривку мурашки пошли, а глаза в неверии на секунду расширяются. — С Доракеном всё будет хорошо. Он непременно поправится. — почему-то в голове начинает пустеть и я с трудом нахожу слова. Она прожигать меня взглядом продолжает, в лицо всматривается, будто пытаясь понять — а не обманываю ли я её. — Ты мне веришь? — с губ срывается необдуманно, но стараюсь сделать голос максимально твёрдым и убедительным. Сано смотрит на меня секунду, две. Вглядывается, да так, что душу вытягивает из тела. Потом быстро пушистыми ресницами хлопает и наконец кивает — сил осталось только на такой ответ. Глаза улавливают кровоточащую ссадину на губе — вот с какой силой кусала. Надо будет обработать, а то и инфекцию занести можно. А пока остаётся ждать. На скорую руку вбиваю контакт Ноды. Решаю отойти подальше — заворачиваю за угол и с прикосновением к холодной стене выдыхаю скопившуюся усталость. Пальцами массирую виски, прикрывая глаза от палящего света уличного фонаря и уже, порядком надоевшего, дождя. — Где ты? — после длительных гудков и заметных кряхтений на заднем фоне, мне ответили вопросом. — Мы неподалёку от центрального шоссе. Улица Йосидадзима, но не думаю что название спального района тебе что-то скажет. — мысленно прикидываю маршрут к ближайшей больнице. — С большой долей вероятности, Доракена, доставят в реабилитационную больницу Хацудай. Если ничего не поменяется езжайте туда. — рука, по привычке выработанной не одним годом, тянется к карману брюк, ощипывается его и находит лишь пустоту. От подобной несостыковки бьет коротким раздражением. — И достань мне пачку сигарет, пожалуйста. — А? — перед глазами реалистично представляется, как парень вскидывает бровь. — Ты никогда не забываешь их?… — Правильно, но всё случается впервые… — в голове отмечаю, что и взаправду, я ни разу до этого не оставалась без сигареты и зажигалки. И буду правдивой, мне редко удаётся куда-то спешить, но даже тогда я не становлюсь растерянной. — Вообщем ладно, напиши как закончите. — после короткого прощания я с хлопком закрываю телефонную книжку и возвращаю в исконное место хранения — карман куртки. Позволят себе откинуть голову к холодному бетону и освежить лицо бесчисленными каплями. Да… Сигарета сейчас бы не помешала. Медленно приоткрываю веки и наблюдаю как одна, за другой бусины смачивают и так уже слипшиеся ресницы. Это занятие каким-то образом успокаивает и приводит мысли в прежний порядок. Сейчас приедет скорая и Рюгуджи благополучно госпитализируют. Это единственное, что на данный момент, имеет хоть какое-то значение. Разбираться обо всём сопутствующем и предшествующем буду завтра. Ощущаю легкое покалывание в лопатках, от накатившей судороги и полностью расправляю спину отталкиваясь от стены и уже полностью опираюсь на собственные конечности. Плечи откидываю чуть назад и подставляю лицо под частые струи воды, теперь уже полностью, максимально запрокидывая голову, да так, что влага и по шее течёт. Чувствую легкие мурашки на тех местах, где капли мокрые дорожки оставляют на гортани и ключицах. Смотрю на серые темные тучи и будто в отражение вглядываюсь. Так абсурдно и непонятно — сравнивать себя с дождливыми облаками… Но почему-то я понимаю, что мои глаза ведь точно такие же — пасмурные и дымчатые. Они ничего другого кроме непроглядного ливня с бесконечным наплывом тумана и непогоды не показывают… Мокрая слякоть и разводы на асфальте. — Кода-кун! — когда я поворачиваю обратно, за угол, к месту нашего временного укрытия, в меня чуть не врезается взволнованная Тачибана. Она тормозит в шаге от меня, дыхание переводит и с тревогой в глазах указывает на далёкие силуэты оставленных мной, ранее, подростков. — Там какие-то бугаи, что ранили Доракена! Они пришли за ним и Такемитчи! — хватает меня за рукав и стремительно ведёт в их направлении. И вправду, при дальнейшем приближении в глаза врезаются знакомые памяти лица. Прихвостни Киёмысы, с лидером на переднем плане, уже вовсю гогочут и глотки мерзко скалят, казалось ещё миг и они все треснут. Когда картина всего происходящего сложилась воедино, я тихо говорю Хине остановиться. Та удивляется, но покорно замедляет шаг. — Иди к Эмме и не высовывайся. Просто стой на месте и никуда не отходи. — если девушки решат убежать, то кому-нибудь из этих блох стукнет в голову мысль, побежать за ними. Слишком рискованно. Пусть они остаются и спокойно дожидаются приезда медицинской помощи. Но тут же сознание режет картина того как этот вспоротый идиот подбирается к попытке встать. — Я не для того корячился, чтобы ты тут хладным трупиком рухнул. — говорю громко, напрягаю связки, так чтобы все посторонние шумы заглушить. Незваные шакалы тупо уставились на меня. Что до меня, то при подобных знакомствах, руки сами собой отправляются в карманы штанов, голова показательно откидывается назад, а на лице камедным изваянием застывает отстранённостью с толикой, еле различимого высокомерия. — Вот именно, думаешь после того как ты тут «корячился» у тебя останутся силы на такую кодлу? — этот татуированный индюк всё-таки становится на своих двоих. Глядя на его плачевное состояние хотелось скривиться. — О, неужели у меня сегодня джекпот! И Доракенчика прихлопну и этого ебенного пидара! — рёв у Киемасы тошнотворно-гортанный. — Блять, он давно меня бесил! Ходит со своим еблетом и будто тёлка с зудом в одном месте выёбывается. — Давно пора начистить эту ебучаю смазливую рожу. От начавшегося лая и гавканья, хотелось поскорее вставить себе затычки для ушей — настолько громогласными те были. Но в основном преобладало накатывающие новыми волнами раздражение. Причём со всех возможных сторон. Что надоедливый гомон со стороны этих одноклеточных, что по действительно удивительным обстоятельством, мутировал в прямоходящий. Что поразительное отрицание моих возможностей по причине возможного переутомления. Поворачиваю голову в сторону Доракена и ещё раз оглядываю его. На импровизированном жгуте стремительно распускались бордовые камелии. Поднимаю взгляд к лицу зама командира с намерением окончательно усмирить его потуги к лишним движениям, как натыкаюсь на прожигающие обсидианы, в которых, даже не смотря на бессознательную пелену, видно нешуточное волнение и тревогу. Он смотрит не решительно, с намерением решить ситуацию самому просто так, потому что так ему захотелось. Нет. Каким-то образом, немо, совсем без слов или знаков, я поняла, что его нежелание позволять мне выходить одной пролив такого количества людей — простая забота и осознание, к чему это может привести. С неверием осознаю: он не забыл ту ситуацию. Не забросил в глубины памяти или просто пропустил мимо ушей. Доракен полностью понимал, какого риска, мне стоит идти на это. Оставим правдивость и подлинность его мыслей. Он поступал так из собственного опыта и знаний, что получил тем злосчастным днём. — Волнуешься? — задорно хмыкаю и отворачиваюсь. Находиться под прицелом такого пытливого взгляда — не лучшее удовольствие. — Сейчас, единственное чем ты можешь помочь — это сесть и не перегружаться. — попутно со словами я разминаю плечи — Такемитчи. — Да?! — парень живо отреагировал на обращение и даже как-то встрепенулся. — Помниться, у тебя давние счёты с Киемасой были… — с намеком украдкой гляжу на замершего Ханагаки. — Я разберусь с мелкотой, — казалось, на последнем слове ряды маргиналов нехило заискрились недовольством — а ты возьми на себя главного. Я не буду трогать Киемасу. По крайней мере сейчас. В противном случае, это потеряет весь интерес. Он уверен, что его действия останутся без внимания? Пускай. Я дам ему насладиться этим пьянящим чувством полной безнаказанности. Позволю понять — кого-то это, когда всё сходит с рук. В особенности тогда, когда дело касается напрямую, лично меня. Пусть Такемичи отвлечёт его на себя. Судя по его загоревшимся глазам — он не повалиться в первые двадцать секунд. — Эй, эй! Вы стебетесь над нами?! — Думаете, всё будет по вашему? Хер там! А действительно надо торопиться, у меня уже голова болеть начинает от этого тупого рокота. — Завалитесь. — интересно, когда на меня напрямую было направленно столько обозлённых взглядов? — Меня одного хватит на вашу компашку. — развожу руками в стороны будто это само собой разумеющееся. — Чё, на!.. — Более того! Вы и задеть меня не сможете. — уголки губ издевательски исказились, а глаза по лисьи сощурились. Так странно замечать за собой тягу к подобной клоунаде. Отмалчивающийся до этого времени Киемаса, с плевком избавляешься от затухающей сигареты и презрительно поглядывает на Ханагаки, глаз не отводит и говорит: — Отпинайте-ка его как следует. Пусть он один из командиров, но на деле хилый как ёбанная сучка. — Оя? Какая достоверная информация! — Только личико не портите, есть у меня пару мыслишек… — и буду откровенной, даже двусмысленность фразы и интригующая незавершённость не добавляли этому насекомому ни сколько харизмы и внушительности. — А я пока займусь Хуемичи.

***

Что Мёбиусы, что бывшие Свастоны — всё одно. Очередной раз перехватывая деревянную дубинку, я начала задумываться о даже не вторичности, троичности такого явления, как бои гопников среднестатистических. Никакого разнообразия. Их было человек десять — от силы. Каждый поголовно выше меня в раз или полтора. Все широкоплечие и нерасторопные. До такой степени, что зевать охота. В итоге, подобные пляски вокруг да около мне окончательно надоели. Проскакиваю под рукой, что с кулаком летела на меня, я захожу за спину нападавшего и стремительно ускоряюсь в направлении озадаченного янки, что до этого находился за спиной собрата по интеллекту. Перехватываю одной рукой деревянную палку, что те по незнанию называли дубинкой, а самого владельца одним ударом ноги в живот, отбрасываю на добрые три метра. Изъятым инструментом, одного за другим, отправляю в беспамятство несобранных, и как оказалось, хилых маргиналов. Перенос орудия за спину — прямое попадание в голову. Отбить занесённый кулак или ногу, и тут же перенаправить прочное дерево под нужным углом в челюсть. После своеобразной «зачистки», обращаю внимание на место где должны были находиться Киёмаса и Такемитчи. До этого, я будто и не вспоминала об их существовании, в принципе. Игнорировались даже подбадривающие восклицания в сторону оного. Судя по ним — тот успешно справлялся. И я даже одобрительно хмыкнула завидев бессознательную тушу Масатаки. Признаю, Ханагаки меня удивил. К тому времени, вдалеке стали раздаваться спасительные гудки машины скорой помощи. В момент реанимации и госпитализации Доракена, я отправила с ним Такемитчи: — Едь с ним, Ханагаки, тебя самого нехило потрепало. Я позабочусь о Хине и Эмме. — казалось, последний аргумент подействовал более убедительно. Провожая стремительно удаляющуюся машину, я в компании девушек вызвала такси. Уже в транспорте написала Мицуе о точном расположении Доракена, а Сузуми попросила подкатить мой байк к больнице. До прибытия в Хацудай можно было позволить телу расслабиться.

***

После оповещения хирурга об успешном проведении операции, с плеч словно упала неосязаемая тяжесть. Невидимые руки на глотке разжали свои удушающие тиски и позволили вздохнуть полной грудью. Подобная практика пусть и вдохнуло в обессиленное тело новой энергии и прилива некой эйфории, но тут же переменилось на стрекочущее где-то под рёбрами… Недовольство. Недосказанность. В голове гудящим роем пролетали самые разные мысли и предположения. — Держи. Я не особо концентрируюсь на самом парне, а молча беру пачку и чисто на рефлексах киваю. Бесцельное брожение по коридорам больницы, с мелькающими силуэтами персонала и уже въевшимся запахом спирта и антибиотиков, привело меня на задний двор заведения. Я даже не оглядываю пространство вокруг себя или наличие посторонних, почему-то уверена, что никого сейчас не встречу. Дождь уже успел закончиться и теперь ничего не помешает зажечь огонь. Большим пальцем открываю тонкую коробочку и зубами поддеваю бумажную гильзу. С первой попытки добыть огонь не выходит — слишком крупный шов на перчатке и задеть механизм не получается. Прикусываю искусственную кожу за средний палец и снимаю с себя такую полюбившуюся часть гардероба. Атрибут отправляется в карман. Кожа чуть стирается о металлический шар зажигалки и лицо резко обдаёт тёплом и светом. С внутренним трепетом слежу как загорается табак в сигарете и впервые за день легкие отправляются расслабляющей дымкой. Мысли собираются вместе и прежнее чувство недосказанности притупляется сладостной истомой. Приоткрываю искусанные губы и меланхолично наблюдаю как выпускаемый дым медленно рассеивается. — Оставь всё так, и он бы умер…— в память врезаются недавние слова врача. — У-м-е-р… — говорю тихо, бесцветно, но внутри всё фейерверком взрывается. Корень языка вяжет горечью и злости. Злости из-за непонимания. Злости из-за того, раннего бессилия. Я позволила совершенно постороннему человеку не только помочь себе, выручить. Я дала ему возможность заполнить свои мысли непонимание, незнанием и растерянностью. Почему он не испугался смерти? Почему рискнул всем, что у него было — собственной жизнью? За ходом собственных мыслей, абстрагируюсь от внешнего мира настолько, что не придаю значение когда ещё обжигающие окурки падают на землю попутно опаляя кожу. Та краснеет и неприятно зудит. Неважно какой была причина и чем Доракен, нет, Рюгуджи Кен руководствовался. Это я могу узнать у него лично. Главное — это то, что он рискнул собой ради меня. Теперь я по гроб жизни ему обязана. Тушу остатки сигареты пяткой ботинка об асфальт и направляюсь в обход здания, к центральному входу. Миную последний поворот и останавливаюсь из-за неожиданного нахождения, под стенами больницы — Майки. Между нами внушительно расстояние, а я стою так, что за углом и не увидишь. Ему. Мне всё будто на ладони преподнесли. « — В больнице нужно вести себя тихо.» « — Он не умрет.» « — Мы дали друг другу обещание…» «— Верьте в Кенчина!» Говорил ровным тоном без единой запинки и тени сомнения в собственных словах. Говорил и успокаивал всех: друзей, сестру. Говорил с привычной доброй улыбкой, когда там, глубоко за ней, скрывал всепоглощающий страх. Ужас о возможной потере лучшего друга. Близкого человека. Он не внушал самому себе, что Кенчин непременно поправиться, черта с два. Откуда ему быть уверенным в этом. Он нихера не знал, но говорил всем окружающим людям, что всё будет хорошо. Майки смог подарить им надежду и спокойствие. Убедил в собственной лжи и слепом оптимизме, но сам себе помочь не смог. И не пытался. Манджиро намертво вцепился в собственные переживания и затолкал куда подальше. На время. Не навсегда. У каждого есть лимит. И он своего только что достиг окончательно. Поэтому сейчас, именно тогда когда он слепо уверен, что его никто не увидит, не потревожит, не поймёт его слабости. Сейчас он плачет. Ревет. У него глаза солеными ручьями заливает. Он уже ничего не видит и не различает. Майки позволяет себе самозабвенно окунуться в копившийся океан боли и отчаянья. Сано громко всхлипывает, носом шмыгает и чуть подрагивающие руки к лицу подносит. Пытается такие ненавистные, и столь редкие слёзы, смахнуть, остановить. Он мысленно кричит, даже в такой момент он продолжает себя ограничивать. Запрещает себе показывать то сокровенное, что внутри всё копиться и копиться. И практически всегда скопившийся ком, он будто горькую таблетку проглатывает. Через силу, но всегда немо и с улыбкой на губах. Он не сразу замечает, что рядом с ним есть кто-то ещё. Он не осознаёт сколько так уже сидит, слёзы давно закончились и высохли, но он продолжает бездумным взглядом пространство перед собой прожигать. Лишь когда до ушей доноситься давно позабытый щелчок колесика зажигалки. Такой же звук был у брата когда тот решался затянуться сигаретой. И потому он наперёд просчитывает все звуки. Сначала короткий треск небольшого пламени. Затем еле доносимое, но характерное поджигание кручёного никотина. И отпечатавшееся в памяти, невидимым клеймом, затягивание губительно дыма. Майки будто видит перед собой живого Шиничиро. Старший брат молча выкуривает, а ему и не надо слов. Он просто наблюдает, заворожённый, как медленно начинает тлеть бумага и вспыхивающие искры подбираются к фильтру. Забавно, но он, хоть убейте, не вспомнит какую марку старший любил. Манджиро прикрывает веки и на губах расцветает печальная улыбка, наполненная теплотой старых воспоминаний. Он слабо поворачивает голову набок чуть елозя волосами по холодной стене и на секунду замирает. Майки неверяще распахивает глаза и смотрит. Секунду, две, три… А в метре от себя видит брата. Шиничиро. И это не тот призрачный силуэт навеянный спонтанным триггером в лице слуховых галлюцинаций. Не та самоистязательная шутка разума и памяти. Растрёпанный вихрь чёрных, как смоль волос, которые всегда пахли машинным маслом и бензином. Такие же как и у него глаза — нечитаемые и видящие, что-то только ему понятное. Профиль такой же — мертвецки бледный, потому-то из своей мастерской он не вылезал. А самое главное — до невозможности точная передача положения пальцев и сигареты. Майки вглядывается, но образ Шиничиро не исчезает. Продолжает так же перед глазами стоять. И он начинает думать, что у него уже крыша едет. Потому-то когда тучи начинают рассеиваться, и стоящая каменным изваянием фигура начинает понемногу освещаться луной, Майки к своему страху осознаёт — это совсем не Шиничиро. У стены стоит Кода. Стоит и даже не предполагает с каким неверием и растерянностью на него смотрит Майки.